Секретарь, поблёскивая стёклами очков, открыл дверь и доложил:

— Вас спрашивают господа Келп и Дортмундер.

Майор спрятал досье в ящик.

— Пусть войдут.

Келп, входивший в кабинет прыгающей походкой, казалось, ничуть не изменился. Зато Дортмундер выглядел ещё более худым и измождённым.

— Ну вот, я привёл его, — сказал Келп.

— Вижу. — Майор встал. — Весьма рад, господин Дортмундер.

— Хочу надеяться, что вы и дальше будете рады, — ответил Дортмундер, опускаясь в кресло и складывая руки на коленях.

— Келп сказал мне, что у нас есть ещё один шанс.

— И очень реальный. — Келп тоже сел, и майор снова занял своё место за столом. — Честно говоря, я подозревал, что вы взяли изумруд себе.

— Изумруд мне не нужен, — сказал Дортмундер, — однако я охотно выпил бы бурбон.

— Но… Разумеется, — проговорил Дико. — Келп?

— Не могу спокойно смотреть, как человек пьёт один, — сказал Келп. — Бурбон со льдом.

Майор протянул руку, чтобы позвонить секретарю, но секретарь вошёл сам.

— Сэр, к вам некий господин Проскер.

— Спросите у него, что он будет пить, — сказал майор.

— Простите? — изумился секретарь.

— Бурбон для этих господ и скотч с капелькой воды для меня.

— Хорошо, сэр.

— И пригласите сюда господина Проскера.

— Да, сэр.

Секретарь вышел, и майор услышал, как кто-то воскликнул:

«Джек Дэниэлс!». Он уже хотел порыться в досье, но вспомнил, что это сорт американского виски.

Через несколько секунд в комнату размашистыми шагами вошёл Проскер с чёрным «дипломатом» в руке. На его лице сияла улыбка.

— Господа, я спешу, — заявил он. — Надеюсь, мы не будем задерживаться. Полагаю, вы — майор Айко?

Майор встал и пожал руку адвоката. Последовали дальнейшие представления. Проскер вручил визитки Дортмундеру и Келпу.

— На случай, если вам понадобится помощь, хотя, надеюсь, до этого не дойдёт.

Он хихикнул и подмигнул.

Затем все снова сели, но тут вошёл секретарь с напитками на подносе. Наконец, дверь за ним закрылась, и Проскер взял слово.

— Господа, я редко даю своим клиентам советы, которые идут против закона, но ради нашего друга Гринвуда я сделал исключение.

«Алан, — сказал я ему, — свяжи из простыней лестницу и удирай отсюда».

Господа, Алан Гринвуд был пойман с поличным, как говорится.

На нём не нашли изумруда, но это не имеет значения. Он находился на месте преступления в форме сторожа и был опознан полудюжиной охранников как один из людей, застигнутых около изумруда «Балабомо» в момент кражи. Гринвуд находится в их власти. Я ничего не смогу сделать для него и ему об этом сказал. Его единственная надежда — побег.

— А изумруд? — спросил Дортмундер.

Проскер развёл руками.

— По словам моего клиента, получив камень от вашего коллеги Чефуика, он успел спрятать изумруд на себе, прежде чем его схватили, а потом укрыл в надёжном месте, известном ему одному.

— Значит, если мы поможем ему бежать, он отдаст нам изумруд, и мы получим условленную сумму?

— Безусловно. Дортмундер повернулся к Айко.

— И мы вновь начинаем получать зарплату?

Майор неохотно кивнул.

— Операция обходится дороже, чем я предполагал, — произнёс он.

— Но, очевидно, выхода нет.

— Только не надо идти на жертвы, майор.

— Возможно, вы не понимаете, Дортмундер, — повысил голос Айко. — Талабво не относится к числу богатых стран. Наш валовой национальный продукт едва перевалил за двенадцать миллионов долларов. Мы не можем, как другие государства, содержать иностранных преступников. Дортмундер ощетинился.

— Это какие же государства вы имеете в виду?

— Я не буду их называть.

— На что вы намекаете, майор?

— Ну, ну, — с напускным благодушием вмешался Проскер.

— Не будем разжигать национальную рознь. Я уверен, что каждый по свояку патриот, но главное сейчас — Алан Гринвуд и изумруд «Балабомо». У меня здесь… — он взял «дипломат», положил его на колени, открыл замки и вынул бумаги. — Вам, Дортмундер.

— Что это?

— Планы тюрьмы, составленные Гринвудом. Фотографии, которые я сделал сам. Указания Гринвуда в отношении прихода и ухода сторожей и прочее.

Проскер достал из «дипломата» три больших конверта и отдал их Дортмундеру.

После этого говорить было не о чём, и они ещё некоторое время пили молча, потом все встали и, обменявшись рукопожатиями, разошлись.

Майор подошёл к окну, выходящему на Пятую авеню, но даже это зрелище отчаянной дороговизны и престижа, обычно приводящее его в отличное настроение, сейчас не успокаивало. Майор злился на себя. Это было ошибкой: пожаловаться на бедность Талабво. В шовинистическом угаре Дортмундер ничего не заметил, но не задумается ли он позже? Не начнёт ли складывать два и два?

— А здесь симпатично, — сказал Келп.

— Недурно, — признал Дортмундер. Он закрыл дверь и спрятал ключ в карман.

Действительно, недурно. Гораздо лучше того места, в котором он жил в Трентоне.

Начать хотя бы с того, что здесь не было кровати, а стоял исполненный достоинства диван, на ночь раскладывающийся в двуспальную постель. Комната в Трентоне была вдвое меньше, и практически всё место занимала там тяжёлая старая кровать, застеленная выцветшим покрывалом.

Но преимущества на этом не кончались. Вместо трентоновской электроплитки — настоящая кухня: с плитой, холодильником, ящиками, полками, утварью и раковиной. Более того, единственное узкое окошко в Трентоне упиралось прямо в глухую стену соседнего здания, а тут о(м окна выходили на' задний двор, так что при желании можно было высунуться и увидеть внизу справа несколько деревьев и травку. И лавочки, где порой собирался посудачить народ. И пожарную лестницу, на случай, если по какой-то причине не захочется пользоваться дверью.

Но главное, в комнате был кондиционер, встроенный под левое окно; Дортмундер держал его включённым день и ночь.

Снаружи Нью-Йорк мучался от июля, а здесь стоял вечный май. Причём, очень приятный май.

Келп немедленно заметил это.

— Симпатично и свежо, — повторил он, вытирая пот со лба.

— Именно это мне и нравится, — подтвердил Дортмундер.