Он открыл дверь кухни и вышел в задний дворик. Снаружи было холодно, но он этого почти не замечал. Кроме того, он не мог заставить себя вернуться в дом за курткой. Пока не мог. Проходя вдоль боковой стены дома, он заметил, что крышка люка водопроводного колодца сдвинута. Он поставил ее на место и продолжал свой путь.

Когда дверь закрылась, Кэрол облокотилась о плиту, стараясь удержать слезы. Никогда в жизни ей еще не приходилось вести такой тяжелый разговор.

Но он принесет результаты. Иначе быть не может!

Прошлой ночью она не спала ни минуты. Час за часом лежала и думала, как ей поступить. Рыдая, просить у него прощения за то, что она выбросила записи, и тысячу раз обещать, что она искупит свою вину? Или ей нужно лишь извиниться, признать, что она не права, и предоставить ему самому справиться с тем, что на него обрушилось? Так сказать, бросить мяч на его сторону корта?

Сердце подсказывало ей легкий путь, толкало броситься к люку и принести обратно эти проклятые записи. Она не хотела ссоры, которой конечно же не миновать утром. Но ей придется пойти на это. Дело было слишком важным, чтобы отступать.

Она выбрала второе. И все прошло нелегко. Боль и укор, которые она прочитала в его глазах, требовали от нее всей силы воли, чтобы не сказать ему, где спрятаны записи. Но она справилась, не поддалась искушению обнять его, приласкать и прошептать, что все будет хорошо. Вместо этого она толкала его, всячески побуждала снова стать хозяином своей жизни.

Добьется ли она этого? Она надеялась, что добьется. Надеялась, что сделала правильный выбор.

Впившись в ладони ногтями, Кэрол сидела в гостиной в напряженном ожидании, когда раздался звук открываемой задней двери. Это был Джим. Он вышел из кухни и стоял в гостиной, оглядывая комнату, но избегая смотреть на Кэрол. Наконец, засунув руки в карманы джинсов, он подошел к месту, где она сидела, и опустился рядом на кушетку. Она обратила внимание на то, что он не брит. Какое-то время он молчал, глядя прямо перед собой.

Кэрол смотрела на его измученное лицо, ей ужасно хотелось дотронуться до него, обнять. Но она сдерживала себя, ожидая, чтобы он сделал первый шаг.

Наконец, когда напряжение достигло такой степени, что она готова была закричать, он заговорил.

– Тебе не следовало выбрасывать эти записи, – сказал он, все еще уставившись в одну точку.

– Я должна была, – ответила Кэрол как можно мягче. – Я не имела права, но я должна была.

Помолчав, он продолжил:

– Я обдумал то, что ты сделала. Полагаю, что ты поступила правильно и очень, очень мужественно.

Она дотронулась до его руки у локтя и провела по ней вниз. Когда она коснулась его пальцев, он схватил ее ладонь.

– Но никто из нас не сумеет вычеркнуть из памяти то, что мы узнали из этих записей. Это останется, как клеймо. Это... – Его голос сорвался, и он сглотнул. – Не правда ли, получилось забавно? Я провел все эти годы в попытках выяснить, кто я такой, а теперь я должен выяснить, что ятакое.

Кэрол увидела, как по щеке его скатилась слеза, и сердце ее сжалось от боли за него. Она притянула его голову к себе на плечо.

– Ты – мой Джим. Вот кто и что ты. Для меня ничем и никем другим ты и не должен быть.

Джим зарыдал. Она никогда не видела его плачущим и тесно прижала его к себе; сердце щемило от непривычного зрелища. Наконец он выпрямился и отстранился от нее.

– Прости, – сказал он, всхлипывая и вытирая глаза. – Не знаю, что это меня повело.

– Все в порядке, правда же.

– Просто это такой шок! У меня внутри как будто все разорвалось. Не знаю, за что взяться. Совсем не хотел плакаться тебе в жилетку.

– Не говори глупостей. За эти последние несколько дней ты пережил муки ада. Ты имеешь право так вести себя.

– Ты действительно думаешь, что... когда говоришь, что случившееся ничего не значит? То есть значит страшно много для меня, но почему-то не имеет никакого значения для тебя?

– Оно ничего не меняет. То, что у нас было раньше, есть и теперь, если ты готов оставить все как есть.

Он обвел глазами ее лицо.

– Ты ведь правда так думаешь?

– Разумеется! Если бы я так не думала, записи все еще находились бы здесь, а меня бы уже тут не было.

Он впервые за все время улыбнулся.

– Да, ты, пожалуй, права. – И он схватил Кэрол за руку. – Кэрол, если я смогу тебе поверить, не отказывайся от своих слов. А я думаю, что смогу. Чем больше я об этом думаю, тем сильнее убеждаюсь в том, что ты была права, когда решила избавиться от этих бумаг.

– Слава Богу! Я боялась, что ты никогда мне этого не простишь, – искренне призналась Кэрол.

– Я тоже так думал. Но теперь я понимаю, что нужно продолжать жить, как раньше. Я не могу допустить, чтобы то, что я узнал, поработило меня. О том, что было, знаем только мы с тобой. Я могу продолжать жить, зная об этом. Я могу приспособиться к... тому, кто я.

В этот момент Кэрол решила, что только через много-много времени она расскажет ему, где спрятаны дневниковые записи.

– Просто оставайся тем же Джимом Стивенсом, за которого я вышла замуж, – сказала она. – Вот это по-настоящему важно.

Он снова улыбнулся.

–Ты уверена, что не хочешь никаких перемен? Сейчас у тебя, пожалуй, единственная возможность настоять на своем.

– Может быть, я хотела бы изменить только одно.

– Что?

– Когда в следующий раз что-нибудь тебя расстроит, не держи это больше в себе. Поделись со мной. Мы вместе тянем груз семейной жизни. Между нами не должно быть никаких секретов.

Он заключил ее в объятия и прижал к себе так тесно, что чуть не раздавил. Кэрол хотелось одновременно и смеяться, и плакать. Он вернулся, ее прежний Джим вернулся.

Грейс сидела в последнем ряду в зале на нижнем этаже особняка на Мюррей-Хилл и слушала проповедь брата Роберта. Вечер среды казался неподходящим временем для молебного собрания, но ее заинтриговали люди, которые называли себя Избранными. Особенно брат Роберт. В его аскетической внешности было что-то магнетическое, его окружал ореол мудрости, и в то же время он не казался недосягаемым. Он излучал любовь к Богу и простым смертным. А его голос, звучный и красивый, прямо-таки завораживал. Он говорил уже почти час, а казалось, что прошло только десять минут.

Внезапно он споткнулся на каком-то слове и замолчал. Он стоял у кафедры и ничего не говорил. На какое-то мгновение Грейс с ужасом подумала, что он смотрит на нее, но потом поняла – его взгляд обращен на кого-то позади нее. Она повернулась и увидела седовласого незнакомца, стоявшего в задней части зала.

Мартин немедленно поднялся со своего стула в передних рядах и подошел к незнакомцу.

– Это не публичное собрание, – сказал он негодующе.

Незнакомец немного смутился, держась как-то неуверенно.

– Я уйду, если вы настаиваете, – проговорил он. – Но неужели вы не разрешите мне послушать?

Тут Грейс узнала его. Это был человек, который стоял на другой стороне улицы и наблюдал за домом в прошлое воскресенье. Что ему здесь нужно?

Она посмотрела на Мартина. Тот был в нерешительности, не зная, как поступить. Они оба повернулись и вопросительно посмотрели на брата Роберта.

Грейс вспомнила, что в воскресенье монах заподозрил в этом человеке тайного врага, хотя и не знал его лично.

– Мартин, – возразил брат Роберт, – мы не можем никому отказывать в праве внимать гласу Господнему. Пожалуйста, садитесь, друг.

Грейс напряженно замерла, когда незнакомец уселся в конце последнего ряда, ее ряда, всего в двух стульях от нее. Она смотрела прямо перед собой и слушала брата Роберта, который возобновил свою проповедь. Но его явно что-то отвлекало. Он то запинался, то говорил слишком быстро, и теперь его проповедь не впечатляла так, как до появления незнакомца.

Грейс отважилась взглянуть на пришельца.