— Тебе виднее, — Евгений Захарович опустился рядом с Толиком. — А, может, ко мне пойдем? Поговорим, успокоимся. Я ведь тоже сегодня подрался.

— Ты? — Толик удивленно поднял на него глаза. Взглядом прошелся по изодранному костюму. — А ты из-за чего?

— Тоже не знаю, — Евгений Захарович пожал плечами. — То есть, вроде бы знаю, но не сумею объяснить. Сложная это штука — чувство собственного достоинства. Да и день какой-то ненормальный. Все кругом колобродит.

— Верно, колобродит, — пухлое лицо Толика вновь омрачилось.

— Да нет же, я не о том, — споткнувшись, Евгений Захарович со смущением поглядел на друга. — Хотя и о том тоже, но… Непросто это выразить словами. Понимаешь, сегодня я уже не тот, что вчера. И ты другой. Надо это только прочувствовать, понимаешь?

— А она? Она тоже другая?

Евгений Захарович понял о ком идет речь, но ответить не успел. Завизжали тормоза, к подъезду лихо подкатил милицейский газик. В мгновение ока из машины выскочили оперативники, оглядевшись, метнулись к скамейке.

— Эй! Послушайте, пожалуйста! — Евгений Захарович кинулся наперерез бегущим. — Все уладилось. Вы же видите, никто никого не бьет, не оскорбляет…

— А с вашей одеждой что?

— Черт!.. Это другая история. Эй, минуточку!..

Мускулистая рука закона твердо отстранила Евгения Захаровича в сторону. Воистину день выдался коварный. Сорвавшись с цепи, люди рвались в бой, не желая слушать друг дружку. В воздухе явственно звучало пение боевых труб.

— Разберемся, приятель. Во всем разберемся.

— Да в чем разбираться-то, екалэмэнэ?!

— Ништяк, Женька! Пусть идут. Я им выдам. Только вот выдерну эту хреновину…

Евгений Захарович обернулся. Толик снова тужился над тополем-трехлеткой. Кто-то из оперативников насмешливо фыркнул.

— Штаны не порви, богатырь!

Физиономия Толика побагровела. Расставив ручищи, он двинулся на милицию — один на четверых. Но и атакующие свое дело знали. Перехватив резиновые дубинки за гофрированные рукояти, двое поперли в лоб, еще двое стали заходить с флангов. Евгений Захарович оцепенел. Он не в состоянии был помочь Толику. Слов его никто не слушал, более же действенная помощь могла только усугубить положение. Не сговариваясь, оперативники одновременно бросились вперед. Один из них, самый прыткий и смекалистый, умудрился оседлать Толика, другие ухватили вольнодумца за руки. Приемов они, должно быть, знали не меньше, чем мастер спорта из соседнего двора, но как и дзюдоиста их ожидало горькое разочарование. Сил четверых человек оказалось явно недостаточно. Сначала Толик смахнул с себя наездника, потом двумя рывками высвободил руки.

— Ах, вот как! — начальник оперативной группы замахнулся дубинкой. Толик стоически подставил ладонь, а через секунду уже гнул отнятую резину, тщетно пытаясь переломить об колено. Поведение его настолько ошеломило милиционеров, что некоторое время они только безмолвно наблюдали за потугами Толика.

— Псих, — выдавил из себя старший. Наверное, он переживал за свою дубинку. — Она же не ломается!

— Самый натуральный псих, — подтвердил один его бойцов. — Кто ж его родил такого?

Этого ему говорить не следовало. Толик обиделся — и обиделся всерьез. Отшвырнув дубинку, притянул милиционера за плечи и одним движением натянул милицейскую фуражку до подбородка. Козырек с треском отлетел, ткань лопнула, а пострадавший с воплем ухватился за голову.

— Ты что?! — зашипел старший. — Это же… Это же порча казенного имущества!

На этот раз тактику они использовали самую жестокую. Дубинки бешено загуляли по ногам Толика.

— Вы с ума сошли! — заорал Евгений Захарович. — Немедленно прекратите!

Толик с протяжным стоном рухнул на колени. Теперь удары сыпались на его голову, а он только пытался прикрыться. Атакующие вошли в раж и ни на что уже не обращали внимания. Увидев кровь на разбитом лице Толика, Евгений Захарович содрогнулся.

— Чтоб вас всех… — он не договорил. Голос куда-то пропал. И лишь мгновением позже он сообразил, почему не слышит себя, не слышит возгласов милиции. Подобно казачьей воинственной сотне во двор ворвался ураганный ветер. Увлеченные схваткой, они заметили его слишком поздно. Смерч, рожденный ветром, завывал, танцуя между гаражами и детской площадкой, быстро приближаясь к месту сражения. Соседи спешно разбегались. С растерянностью на лице командующий оперативной группы крутил головой. На их глазах смерч приподнял бетонную, лежавшую во дворе с незапамятных времен плиту с силой подбросил вверх и уронил в двух шагах от газика. Земля содрогнулась. Песок, земля и мусор роились в воздухе. Разъяренными пчелами мелкие камушки били по обнаженным участкам кожи. Стало трудно дышать, а чуть позже с неба посыпались градины. Евгений Захарович поневоле пригнулся. Такой величины град он видел впервые.

— В машину! Быстро в машину! — старший оперативник яростно жестикулировал. Никто не собирался с ним спорить. Все четверо, прикрываясь руками, юркнули в газик, и, взревев мотором, машина понеслась по тротуару. Смерч-таки успел ее подцепить, подкинув вверх и наградив крепким шлепком. От газика отлетела пара металлических деталей. Завибрировав от натуги, он прибавил скорости.

Натянув пиджак на голову, Евгений Захарович подскочил к стоящему на коленях Толику и, ухватив за плечо, потянул к подъезду. Под прикрытием каменного козырька оба перевели дух.

— Ну и погодка! Одно к одному, — зубы Евгения Захаровича дробно отстукивали.

Толик таращил глаза и, по всей видимости, ничего не понимал. Евгений Захарович шутливо толкнул его в бок.

— Ну что, заступилась за нас матушка-природа! Может, вспрыснем это дело?

Толик болезненно скривился, упрямо замотал головой.

— Домой пойду. Хватит…

— Ты же сказал, они заперлись.

— Она откроет. Попрошу прощения — и откроет.

— Ладно, коли так, — Евгений Захарович потоптался на месте. Ему хотелось сказать что-нибудь доброе, утешающее, но нужные слова как-то не шли на ум. Он похлопал Толика по огромной спине и с чувством пожал руку.

— Ты это… Давай крепись! А если что, то дуй ко мне.

— Спасибо, — Толик вздохнул. Глаза его горестно засветились, лицо стало по-детски жалобным. Тяжело переставляя ноги, он начал подниматься по лестнице. Евгений Захарович смотрел ему вслед, чувствуя, как неукротимо прорастает в нем росток злости. Злости на все то, что превращает людей в таких вот несчастных созданий, что так несправедливо оделяет смертных земными радостями.

Сюрприз номер один караулил его за окном. Пока он поднимался по лестнице, пока входил в квартиру, ураган стих, будто его и не было, и только бетонная плита лежала на новом месте, свидетельствуя, что все происшедшее — самая что ни на есть реальность. Да от выпавших градин кое-где оставались еще небольшие лужи. Ошарашенный, Евгений Захарович прошел в ванную и там сбросил с себя грязную одежду. Нагишом вернулся в комнату и, устроившись в кресле, закинул ноги на журнальный столик. В сущности, следовало бы поразмыслить над сегодняшними событиями, над их необыкновенной развязкой, но именно этого ему хотелось меньше всего. Мозг все еще сомневался, пытаясь подыскать ответ попроще и попривычнее. Ответа не находилось, и логика заранее терялась, пытаясь пасовать.

Гипотезу шального протуберанца он успел отвергнуть, и единственной версией оставалась версия чудесного. На этом настаивали обстоятельства, на этом настаивало внутреннее "я". Мозг продолжал робко протестовать, но его голоса Евгений Захарович уже не слышал. В конце концов любое чудо — не что иное, как загадка, а загадок в этом мире всегда хватало. Значит, предполагать чудо было вполне естественным. И если непознанное есть волшебство, стало быть, мир волшебен!

Кивнув своим мыслям, Евгений Захарович ухмыльнулся. С наслаждением пошевелил пальцами ног. Для завершенности картины не хватало только джина с тоником или на худой конец горячего кофе. Именно так отдыхают киношные джентльмены удачи. Добро и зло для них разделены ясной границей и оба этих понятия абсолютно непересекаемы. Может быть, подобная ясность и дает силы для битв, для вечной войны с кем и чем угодно. Упрощение — еще не есть принадлежность к примитиву, и, как бы то ни было, дуэлирующие мушкетеры, древние идальго, забияки-гусары всегда вызывали и будут вызывать восхищение. Вот он — главный парадокс человечества! Агрессия допускает мужество, но напрочь отвергает милосердие. Два положительных качества, которым архисложно ужиться рядом. Оттого и неясно, чем все на свете кончится. А коли неясно, то незачем, наверное, об этом и думать…