Человек с той стороны помогал мне. Когда проход был выдолблен окончательно, я взял фонарик и вполз обратно к себе, давая спасателям дорогу. Вслед за мной показался седой старик, в одной руке держащий свечу, в другой — толстый железный прут. Что-то неуловимо знакомое было в его лице. Мы долго молчали, глядя друг на друга. Наконец, я всё понял. «Стас! — крикнул я. — Стас, Стас, Стас!» — и упал в его объятия. 30. Увы, спасение поманило и растаяло во мраке. Сначала нас душили приступы хохота, потом слез, мы держались за руки, словно влюблённые, боясь разжать пальцы даже на мгновение, мы пытались говорить, но слова вязли в горле, потому что ужасающая ясность вошла в наше жилище без слов.
Выхода отсюда не оказалось. Не оказалось… Просто в момент катастрофы его отшвырнуло в противоположный конец зала, поэтому он и остался жив. А затем всё это время существовал в условиях, очень похожих на мои. В той половине бункера так же сохранились склады с запасами на случай войны, так же текла вода из крана, только фонарей там не нашлось. Зато в изобилии имелись свечи — самый верный источник света. Лифт его был завален, и он пробивался сюда в надежде, что шахта моего лифта уцелела. Одна у нас была надежда, одна на двоих. Где она теперь, наша надежда?.. Как же ты выдержал? — спросил я Стаса. Он объяснил с горечью, что беспрерывно творил. Творчество его спасло, потому что именно оно является главным занятием человека — истинное творчество, создание Нового. Он сказал, что писал стихи и прозу.
Нас вдохновляла звезда, указавшая путь, подарившая цель, осветившая жизнь, только мой коллега называл ее по-иному — Светочем… Почитай что-нибудь, попросил я. И он продекламировал, наслаждаясь каждым звуком: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, как мимолётное виденье, как гений чистой красоты». «Это моё лучшее стихотворение», — добавил Стас смущённо. Действительно, стихи были восхитительны, но, к сожалению, на что-то смутно похожи. Вероятно, слишком традиционны. А впрочем, какая разница! Мы ещё поплакали вместе, потом я решил похвастаться своей лучшей повестью. Он загорелся дать в ответ что-нибудь собственное из прозы, сползал к себе, вернулся с кипой бумажных листов. Мы обменялись и начали читать. Я дал ему «Остров». Увы, роман был ещё не завершён. 31. Его вещь называлась «Одиночество». В ней рассказывалось о человеке, который в результате кораблекрушения очутился на необитаемом острове и прожил там два десятка лет. Я читал, и у меня глаза лезли на лоб. Как?
Каким образом Стас смог почти дословно воспроизвести моё лучшее творение?
У него что, был лаз сюда, о котором я не знал? Бред собачий. Но ведь таких совпадений не бывает! Почему, разделённые глухой стеной, мы создали произведения, похожие, как двойняшки? Кто из нас вообще сочинил их?..
Повесть была написана бездарно. Совершенно бездарно. Я брезгливо бросил рукопись на бетонный пол и презрительно выцедил: «Тебе не стыдно?» Стас оторвался от «Острова», нетвёрдым шагом подошёл, дико сверкнул глазами и вдруг с размаху ударил меня по лицу. 32. Люди, он меня ударил! За что? За что?! Мерзкая тварь… «Моё! — визгнул Стас. — Мое!» Ты вор, сказал я ему, сдерживая гнев. Ты хуже вора, сказал я ему, а он продолжал бредить: "Это же моё… Бездарь… Это моё…
Ничтожество…" Он просто безумен, успокаивал я себя, он явно болен, но его чудовищные оскорбления хлестали меня по щекам, и я не сдержался, крикнул — Заткнись! — а он долбил и долбил одно и то же, какой-то вздор насчёт плагиата, творчества и светоча. Его слова многократным эхом отражались от стен, и тогда, не в силах унять поток гадостей, несущихся со всех сторон, я мысленно воззвал к Спасительнице. Молю Тебя! Молю Тебя, помоги! Открой ему правду! Открой им всем правду обо мне — всем, кто остался и кто явится сюда, — ведь я гений? Ведь да?.. Наверное, я непроизвольно говорил вслух, потому что голоса неожиданно смолкли. «Не трожь звезду! — осмысленно произнёс Стас и хрипло расхохотался. — Ну ты и грязь. Я раскусил тебя, ты ничего не сделал сам, ты всё это украл, — его дрожащий палец указывал на мой архив. — У меня украл». Убирайся вон!!! — приказал я, поднял с пола ворованную повесть и швырнул её к лазу. Бросок был на редкость удачен: пачка бумаги попала точно в стоявшую на камне свечу, опрокинула её и погасила. Глаза у Стаса остекленели. Он изо всех сил хрястнул ногой по фонарику, а я, раззява, не успел предотвратить это бессмысленное варварство. В бункере стало темно. Драться оказалось трудно, врага было не видно, но мы всё же сцепились, завозились яростно, разбрасывая по полу рукописи, втаптывая в пыль итог всей моей жизни.
«3-з-зря! — злорадно шипел негодяй. — Понял? Всё уже написано! Мной, понял?» Я молча тыкал одной рукой во что-то мягкое, другой лихорадочно нашаривал лом, и я бы наверняка убил этого грязного старика, если бы не ужасная мысль, вонзившаяся мне в мозг. 33. Мы одновременно прекратили возню, осознав, что нас окружает кромешный мрак. Я с трепетом поднял голову. В проломе слабо мерцало тёмное ночное небо: Спасительницы не было. Она погасла, ушла, бросила меня! И тогда я бессильно опустился на колени, спрятал морщинистое лицо в ладонях, жутко завыл, а где-то рядом меня отчаянно проклинал чужой ненавистный голос.
1985