Бабушка давно еще рассказывала, что у деда осталось много недописанных и недопридуманных сказок, но сейчас они то ли в музее, то ли в библиотеке. Как раз одна из таких сказок и была про сумасшедшего, который однажды понял, что Великая Русская Мечта умерла и решил ее срочно оживить, иначе всем будет ужасно плохо. Порылся сумасшедший в старинных книгах и прочитал, что оживлять мертвых можно только в Ночь перед Днем Выбора, а день этот бывает очень редко, один-единственный раз за много лет — тогда, когда люди вдруг начинают на что-то надеяться, каждый по отдельности и все-все-все вместе. В эту ночь якобы надо положить на могилу портрет того, кого любишь, и сказать Главную молитву Ночи. Стал сумасшедший буквально жить на площади Ленина, возле памятника Малюте Скуратову, потому что, во-первых, не знал, когда ждать этот День, и во-вторых, обычная могила ему не годилась, он же не кого-нибудь, а целую Мечту собирался вызывать…

Жалко, никто не захотел объяснить, к кому не обращайся, что это вообще за такое — «Русская Мечта», и кто такой Скуратов, а в школе этого пока не проходили. И еще жалко, что бабушка не помнит, чем сказка должна была кончаться, и где ее берут — Главную молитву Ночи. Но все равно жутко интересно! ЕМУ всегда нравились дедушкины сказки, честно, особенно в книге «Просто Так». Училка — дура очкастая, зануда рыжая, ничего в жизни не понимает. Обязательно надо было наказать ее, вот тут и подвернулся придуманный дедушкой способ… Ну кто бы мог подумать, что именно завтра — тот самый День! То есть уже сегодня… День, когда все люди вдруг на что-то надеются… Чудеса. И с Главной молитвой угадал правильно, надо же. Заменил в «Отче наш» несколько слов, всего-то навсего. Училка, когда заставляла зубрить, говорила, что «Отче наш» — это главная молитва Господу нашему, а ОН сдуру взял и переделал ее, чтобы не Господу она была, а как бы наоборот… Не нарочно, вот-те крест! Не нарочно!..

Я бросаю меч.

Я беру мальчика на руки, и путаный рассказ, звенящий у меня под черепом, мгновенно стихает.

Бледное личико близко-близко…

Итак, что Ты хочешь? Я готов, приказывай. Рассеки сумерки безжалостным перстом, укажи путь. И перестань наконец оправдываться — те мутные капельки страха, что продолжают сочиться из Твоих уст, недостойны нас. Только Твои желания имеют отныне власть над этим миром, трясущимся в ожидании кары, только Твой ясный чистый голос. Пойми и поверь. Поверь и прости, прости меня, если сможешь, и не плачь, молю Тебя, потому что воспоминаний больше не существует.

ОН не вырывается. Не стремится высвободиться. Напряжен, но скоро привыкнет, расслабится, повеселеет, ОН скоро будет счастлив. Костьми лягу…

Робко шепчет:

— А вы не уроните? Когда я был маленький, папа один раз меня даже уронил. А вы, кстати, сильный, почти как папа. Он просто споткнулся, а мама говорит, что я не заплакал, я ведь вообще-то редко плачу, вы не думайте.

Прижимается ко мне, обняв меня за шею. Устраивается поудобнее, малыш мой единственный. Что теперь делать? Куда идти?

Я с тоской оглядываюсь. Неужели обратно в яму?

С ребенком на руках… Бред!

Бред все не кончается — окаянная бессмысленная ночь не отпускает спящий разум. Какое же у Тебя желание, малыш? Не отвечает. Шепчет, закрыв глаза:

— Кстати, я вас сразу узнал. Еще когда дома, честно, потому что вы на эту фотографию ужас как похожи. Даже усы. А то, что зеленый, так я уже не боюсь, только сначала немножко испугался, но вы почему-то из квартиры ушли. Обиделись, да? Дедушка, а чего там такое случилось, вы не знаете? Наверное, папа с бабушкой вас так сильно испугались, что заболели, а куда мама из комнаты пропала, я до сих пор не понимаю…

Обмяк в моих руках. Привык, успокоился, мой единственный. Куда теперь? К учительнице, оскорбившей наш род? Поднять брошенный меч, обняв жадными пальцами рукоять, и вперед — нетерпеливо, целеустремленно, без колебаний… Нет, явно нет.

Смотрю в нежное лицо перед собой.

У Него — другое желание. Ребенок утомлен до последнего предела. Мокрый и замерзший, ребенок хочет домой. Только туда он хочет — в пустую мертвую квартиру. И ничего кроме этого, ничего, кроме… Что же я натворил! — вдруг ужасаюсь. Государственный негодяй, лже-пророк от новой религии, красно-белый рыцарь. Скорей домой, на перекресток — осторожно, бережно, изо всех сил стараясь не споткнуться… Как же меня уничтожить? — вдруг начинаю трястись. — Какими силами Земли или Неба? Кто возьмется и кто сумеет?

Трясусь, разумеется, от смеха — бесконечно долго. Наконец открываю рот, чтобы сказать Ему правду, всю правду без остатка, но в груди мгновенно вскипает вой, за которым рвется знакомый, ставший ненужным вопрос, и я обрываю себя.

Господи, за что — так? Ведь барьер исчез! Ведь звуки отныне подвластны мне — звуки чисты и свободны! Делаю вторую попытку, упрямо сопротивляясь неизбежному, и только тогда — сквозь тягостный танец челюстей, сквозь чечетку гниющих зубов, — толчком выплескивается:

— С-спи-и… — колючий, застрявший в горле стон.

«Спи, малыш». Вот оно — безотказное Заклинание Власти, вселенское Правило Ночи. Пока Ты уютно сопишь, устроившись у меня на руке, я смогу все. Новым Государем будешь Ты — Давший Мне Силу, — и никто другой. Смешно думать, что кто-то раньше мог занимать это место…

Смеюсь. Меня опять трясет. Спите, люди, спокойных вам ночей, — выстукиваю я зубами, — пришел Новый Государь! На-сто-я-щий, на-сто-я-щий, НА-СТО-Я-ЩИЙ…

Светает.

1991