Следопыт ещё немного побродил по Сети, разыскивая адрес Камышникова. Но так ничего и не нашел.

Пора было ложиться спать. Поскольку, как им вдолбили с самого детства, утро всегда мудренее вечера. Даже если вечер заканчивается тогда, когда начинается утро. То есть когда в нижней части мрачного монитора появляется робкая голубоватая подсветка. А внутри полставаттных колонок просыпаются щебечущие звуки.

Так что легли они, по сути, утром. При этом встать намеревались тоже утром. Типичная временная разориентированность, характерная для людей, помещенных в замкнутое пространство тюрьмы, сумасшедшего дома, могилы…

Или Интернета, куда их занесла нелегкая. И откуда несмотря ни на что, они намеревались когда-нибудь выбраться.

Примерно так, как это в свое время предполагал сделать Маяковский, красивый, двадцатидвухлетний:

Алло!

Кто говорит?

Мама?

Мама!

Ваш сын прекрасно болен!

Мама!

У него пожар сердца.

Скажите сестрам, Люде и Оле, – ему уже некуда деться.

Каждое слово, даже шутка,

которые изрыгает обгорающим ртом он,

выбрасывается, как голая проститутка

из горящего публичного дома.

Люди нюхают –

запахло жареным!

Нагнали каких-то.

Блестящие!

В касках!

Нельзя сапожища!

Скажите пожарным:

на сердце горящее лезут в ласках.

Я сам.

Глаза наслезённые бочками выкачу.

Дайте о ребра опереться.

Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу!

Рухнули.

Не выскочишь из сердца!

Утром, то есть в два часа дня, позавтракав без излишества, как в количественном, так и в качественном смысле, Дед попилил домой, чтобы вновь сразиться в холодных виртуальных сферах с упырем Биллом Гейтсом.

Танцор взял сорок килобаксов. Пересчитал оставшиеся десять. Взял ещё три штуки и поехал покупать машину.

Следопыт со Стрелкой возобновили поиск дома, в котором жил Камышников. Надо было торопиться, потому что через четыре дня он переведет деньги на счет Следопыта. А через некоторое время, вероятно, весьма короткое, обнаружит, что его надули.

Последствия могут оказаться самыми непредсказуемыми. Вплоть до уничтожения всей домотдыховской банды, включая санитарок и уборщиц. А уборщицы, хоть, конечно, и были суками, но заслуживали максимум трех лет общего режима.

Но самым неприятным было то, что Камышников в такой ситуации, несомненно, станет бдителен, как Штирлиц в кабинете Мюллера. И обязательно усилит охрану. И тогда придется долбить лбом кирпичную стену.

Танцор вернулся через четыре часа, счастливый и довольный, как и всякий мужчина, овладевший новой машиной или женщиной.

И застал ситуацию точно в том же самом состоянии. Поиски дома Камышникова зашли в тупик. Однако Следопыт и Стрелка, словно цирковые лошади, накручивали уже совершенно бессмысленные круги. И некому их, несчастных, было остановить.

– Ладно, заканчивайте, – сказал Танцор, скептично глядя на позеленевших сетевых сыщиков. – Выключайте шарманку. А то электричества черт его знает сколько нагорает. Будем искать с другого конца.

На следующий день, незадолго до завершения парламентских дебатов, Танцор с приклеенной длинной бородой стоял на Охотном ряду, у входа в думу. И не просто стоял, а изображал на лице легкую форму шизофрении. Это было необходимо потому, что на груди у него красовался плакат:

Свободу политическим заключенным России!

Пара думских ментов, которым вменялось в обязанность поддержание общественного спокойствия на прилегающей к объекту территории, злобно смотрели на свалившегося на их служивые головы правозащитника. Но подойти и набить морду не решались. Поскольку правозащитника снимали несколько камер с эмблемами СНМ, АВС, ВВС, НТВ.

Собралось десятка полтора зевак, преимущественно немолодых, с такими же умеренношизоидными глазами, которым Танцор раздавал мелко нарезанные бумажки, на которых бесстрастный принтер отпечатал:

Пресс-конференция «Положение политических заключенных в сибирских лагерях. Сладкая ложь властей и горькая правда Международной амнистии» состоится 3 июня в Центральном доме журналистов. Начало в 10.30.

Российское отделение Хельсинкской группы

Раздавал и неотрывно смотрел на массивные двери, за которыми скрывался от правосудия не один преступник, защищенный депутатским иммунитетом. Правда, все Танцору сейчас не нужны были. Танцор жадно высматривал Камышникова.

Когда развязные бабы с микрофонами начинали доставать, дескать, мистер, шот интервью, ван минуте, Танцор доставал из кармана мятый листок и тыкал им в блестящие от пота носы. На листке было коряво написано:

Я – немой. Пытки, которым я подвергался в заключении, сделали меня инвалидом. Подробности на пресс-конференции. I am sorrу.

Из дверей начали выходить сытые люди.

«Смена закончилась», – подумал Танцор. И ещё более напрягся. Что было весьма телегенично: жертва режима с выпученными глазами ищет поддержки у избранников народа. А те проходят мимо, не повернув головы, усаживаются в шикарные авто и уезжают прочь.

Корреспондентка СНЫ тараторила в микрофон: «Такая пассивность российских конгрессменов объясняется тем, что следующие парламентские выборы будут проходить лишь через два года. И пока ещё рано бороться за симпатии избирателей».

Танцора так и подмывало вырвать микрофон и рявкнуть в него: «Дура! Им же на всё насрать! И сейчас, и через два года!»

Однако сдержался, успокоив себя строкой Цветаевой: «Читатели газет, глотатели пустот».

Поток сытых людей заметно поубавился. Видимо, Камышников задержался на заседании комитета. А может, на общем собрании фракции обсуждают, как устроить подлянку спикеру, а то и всей конкурирующей фракции нардепов.

Представление явно затягивалось. Это Танцор остро ощущал своим актерским чутьем. Вот уже зачехлили камеру АВС. Вот и длинноногая репортерша из ВВС закончила опрашивать жиденькую толпу и, словно сержант, рявкнула оператору: «О'кей, Джони!»

Менты уже наверняка торжествовали: «Сейчас, разойдутся все, и уж мы с ним, гадом, разберемся по полной программе!»

А Камышникова всё не было.

Конечно, надо было бы действовать более рационально. Предварительно позвонить в его приемную и выяснить, на месте ли господин депутат. Однако интуиция Танцора ещё ни разу не подводила. Она уверенно твердила в левое ухо: «Здесь он, здесь!» А в правое ухо нашептывало рацио: «Куда он к черту денется. Ведь не станет же пропускать обед за пятьдесят рублей. Удавится, а не пропустит!»

И – ЙЕС! Вышел!

Сел в «Тойоту», подрулившую к парадному подъезду, где робко толклись простые русские люди. Танцор запомнил номер.

Снял плакат. И пошел, не обращая внимания на возроптавших борцов за справедливость.

По дороге сказал Следопыту по мобильнику номер «Тойоты». Он был уже другим, не как в прошлый раз. Вероятно, повесили настоящий.

Удовлетворенно отметил, что джип Следопыта двинулся за Камышниковым.

Спокойно подошел к своему БМВ. Сел и поехал в том же направлении.

Джип уже затерялся в вечерней сутолоке. «Ничего, – подумал Танцор, – на трассе достану».

Такого дома Танцор ещё никогда не видел. Естественно, вблизи, а не по телевизору или в журнале. Не было у него случая прогуливаться в местах обитания очень сытых людей.

Когда Стрелка начала расспрашивать, то он смог лишь сказать, что три этажа, что наверху зимний сад, что красного цвета, что забор такой, как на секретном объекте, что эстетически это не напоминает ни одну эпоху и ни одну культуру. Хотя нет! Если будку билетера в Диснейленде увеличить до таких же размеров, то получится примерно то же самое.