— Вы нарисовали неполную картину, Шапрон, — сдержанно сказал Андрей. — Вы не сказали, что за несколько дней до резни в Ситкинский залив пришел черный корабль «Юникорн». Шкипер «Юникорна» американец Барбер несколько дней вел тайные переговоры с Котеляном и Скаутлельтом. А когда началась резня, в толпе колошей видны были белые матросы с «Юникорна». Они бросали зажженные пыжи на крыши домов, хватали окровавленными руками бобровые и собольи шкурки. Белые пираты бросились в первую очередь на склады пушнины. А Барбер подвел свой черный корабль вплотную к берегу и нацелил на город двадцать пушек. Потом, когда город был разграблен и сожжен, Барбер вызвал на «Юникорн» Скаутлельта и Котеляна на победный пир. Связав перепившуюся охрану вождей, Барбер потребовал от них выдачи всего награбленного ими в русском городе. Он указал при этом красноречиво на две петли на ноке реи. А затем Барбер ушел на Гавайи, пьянствовал там и хвалился, что в следующий раз выгонит своими пушками русских из Аляски. Кто же виновник зверских убийств? Кто убил тех, кто лежит под этим холмом? И не напоминает ли вам пират Барбер вашего приятеля Джона Петельку? Удивительно схожая метода! А я верю, что индеец и русский могут жить в дружбе, если между ними не стоят барберы и пинки!

— О русские! Какое благородное сердце! — поднял маркиз к небу блудливые глаза.

— И я признаюсь вам, Шапрон, что я действительно нашел у индейцев неоценимые золотые сокровища!

Маркиз ошеломленно откинулся. На щеках его заиграли желваки. Он до боли стиснул зубы.

— Я нашел там золото дружбы, доброты, верности и чести, которые даже в диких сердцах неискоренимы!

Шапрон устало вздохнул и ничего не ответил.

— А вы мне так отвратительны, господин маркиз, — брезгливо отодвинулся Андрей, — мне так гадка мысль снова встретиться с вашим сиятельством, что я прошу впредь даже не подходить ко мне близко. Иначе я не отвечаю за себя!

— Хорошо, исполню ваше желание, — равнодушно ответил Шапрон, учтиво поклонившись. — Но завтра, например, я вынужден буду с вами встретиться. Разве вы не будете завтра на балу в замке? Прощальный grand bal pare! [58] Говорят, княгиня Максутова решила напоследок повторить великолепие и пышность петербургских придворных балов. Будет много хорошеньких дам. Я говорю не о местных чиновницах и креолках. Петербургские дамы! Прибыли на «Бородине». Кругосветное hartie de plaisir [59]. Пассажиры «Бородина» пожелали заглянуть в Ново-Архангельск Кому не лестно быть очевидцем исторического события! Среди Петербургских дам одна изумительная красавица Баронесса Штакельдорф.

— Штакельдорф? — отшатнулся Андрей и тотчас метнулся к маркизу. — Баронесса Штакельдорф, сказали вы?

— Такая ажиотация? — удивился Шапрон, а в глазах его забегали мышки. — Вам знакома эта фамилия? Говорят, она вдова. Барон умер три года назад.

— Имя ее?.. Вы знаете ее имя? — схватил Андрей француза за борт плаща.

Шапрон плавно развел руки:

— К сожалению.. Я видел прелестную баронессу всего один раз, вчера, на приеме у княгини Максутовой. — Его глаза были снова спокойны, мышки спрятались. — Меня, правда, представили баронессе, но имя… Тысячу извинений! Имя либо не было названо, либо я его забыл.

В синих глазах Андрея было страдание. Маркиз сочувственно вздохнул.

— Очень сожалею, но… Постойте! — Он вдруг по-приягельски хлопнул Андрея по плечу. — В почтовой конторе висит список пассажиров «Бородина». Контора еще открыта…

Маркиз смотрел вслед бегущему Андрею, пока тот не скрылся за поворотом. В глазах француза прыгали, плясали мышки.

От фрака, хранившегося в сундуках мадам Печонкиной густо несло нафталином. Андрей поморщился: «Несет, как от бедного чиновника!»

Надевать галстук он подошел к зеркалу и удивился, увидев голое лицо, без бороды, только с небольшими гусарскими усиками. Ему хотелось явиться перед Лизой в таком виде, в каком она привыкла видеть его в Петербурге. Македон Иванович, увидев в зеркале лицо Андрея, ghобормотал:

— Эка обезобразился! Вылитый польский ксендз или комедиант из театра!

Капитан стоял у окна. Совсем рядом, камнем можно докинуть, торчали за окном мачты и виднелась высокая корма большой морской джонки. Ее владелец и шкипер, китаец Ванька, был хорошим знакомым Македона Ивановича, не раз заходившим на редут. Джонка и сейчас шла на Север, мимо Якутата, и капитан думал, глядя на ее мачты, не уехать ли им подобру-поздорову из города? Теперь Пинк натравит на них свою банду. Джон Петелька пойдет на самые крайние средства, на любое преступление, лишь бы вырвать у Андрея свою карту. Но капитан знал, что для его молодого друга сохранить, особенно от белых людей, тайну индейского золота — дело чести, что у Андрея и пыткой не вырвешь эту тайну.

На душе Македона Ивановича было тяжело. Ведь это он втянул Андрея в сделку с Пинком! Он навлек на него беду! А тяжелее всего то, что Андрей Федорович, ангельская душа, не кинул капитану ни единого упрека, даже утешал его: «Не расстраивайтесь, вы ни в чем не виноваты. Дело случая!» А какой там случай, какое там «ни в чем не виноват!» Кругом виноват! Значит, он, старый ржавый шомпол, и должен думать о том, чтобы спасти друга из западни, которая вот-вот захлопнется! Не поговорить ли с ним сейчас об отъезде? Ванька уходит завтра ночью и пойдет в Кенайский залив.

Македон Иванович осторожно, через плечо посмотрел на Андрея. Тот, удивляясь, почему стали малы петербургские бальные перчатки, с трудом и страхом натягивал их на ставшие большими и тяжелыми, как гири, руки. «Нет, не надо сейчас его тревожить, — решил капитан. — У него через несколько часов встреча с любимой женщиной после пятилетней разлуки. Он только виду не показывает, умеет, ангелуша, в руках себя держать, а у самого, поди, внутри все огнем горит. Что-то принесет ему эта встреча? Дал бы бог ему счастья! Золотой же человек!»

Андрей, натянув, наконец, перчатку, оглянулся и только теперь заметил подавленное настроение капитана.

— Что с вами, Македон Иванович? — участливо спросил он. — Вы чем-то расстроены?

— А отчего бы мне расстраиваться? Это вам показалось. Кавказский ревматизм разыгрался, всего и дела. К погоде, чай.

— От меня вы, родной мой, ничего не скроете! — обнял Андрей капитана за плечи — Вижу, есть у вас что-то на душе. Знаете что? Пойдемте вместе в замок! Для дворян вход открыт. Вот и развлечетесь. А для меня какая это радость будет! Хочется показать вам ее… Лизу. Боюсь я этой встречи. Что найду я в ней? Идемте, Македон Иванович.

— Не пойду, не обижайтесь, Андрей Федорович. Кавказскому офицеру и смотреть-то зазорно, как наши чиновные будут выплясывать у янков хозяйскую улыбку. Новый барин появился — старого долой! Холопы! А на встречу эту вам лучше одному идти. Как на медведя! Ничего, справитесь! А я лучше в собор ко всеношной схожу. Помолюсь архангелу Михаилу. Он ведь тоже офицер, архистратиг! [60] Должен он помочь старому кавказскому офицеру. Угадали вы, на сердце у меня что-то неспокойно. А мое сердце — вещун!

Счастливо-возбужденное настроение Андрея сразу пропало. Он понуро опустился на стул.

— А вы идите, идите! Вам непременно надо идти! — подал ему Македон Иванович охотничью куртку в разноцветных заплатах. — Эх, шуба-то у вас не по фраку. Хламида! Извольте одеваться, сударь мой!

Когда, одевшись, Андрей шел к выходу, тихо открылась дверь и на пороге встала Айвика. Он внезапно смутился и опустил глаза. Потом, пересилив себя, несмело улыбнулся ей. Девушка ответила ликующим взглядом.

Македон Иванович вышел на крыльцо, провожая. Андрея. И когда тот подошел уже к калитке, вдруг тревожно сказал:

— Погодите!.. Слышите?

Андрей остановился и прислушался. На улице раздался свист, долгий и резкий, как плач чайки в бурю. Настоящий матросский свист. Вдали, видимо, в конце улицы, ответил второй такой же свист.