— Какие слова, Джордж, сын Брекенриджа?

— Первые русские слова, которые я услышал.

Она повторила, насколько могла припомнить, негромко и членораздельно. Он все понял без перевода. Для пламенной воли нет невозможного. Понемногу он нащупывал свой путь. В его голосе появились басовые нотки. Он теперь много помогал в доме. Чистил водосточные желоба, протягивал по двору бельевые веревки, выкуривал ос из гнезд, вытирал посуду. Не только минута в минуту являлся к столу, но в тех довольно частых случаях, когда отца не было дома, как бы брал на себя обязанность его заменить. Хвалил поданную еду. Вносил оживление в разговор. Пользуясь унаследованным от матери имитаторским даром, разыгрывал в лицах пространные сцены из жизни тех заведений, откуда был изгнан. Особенно удавался ему доктор Коппинг, протестантский священник, возглавлявший «Пайнз-Пойнтский учебно-развлекательный лагерь для мальчиков». Доктор Коппинг, «сам такой же мальчик в душе», любил завершать день короткой беседой у лагерного костра на тему о добродетелях истинного мужчины. Часто Энн, не дождавшись конца обеда, бросалась к брату: «Джордж! Джордж! Покажи хозяйку в Сент-Реджисе! Покажи еще раз доктора Коппинга!» Злая меткость этих карикатур смущала Юстэйсию. И не без оснований. При ней и при Фелиситэ Джордж никогда не «показывал» своего отца. Но если ни той, ни другой в комнате не было, Энн могла вволю натешиться сменой убийственных по портретному сходству картинок: отец на охоте стреляет перепелок и зайцев; отец возвращается после тяжелого трудового дня в шахтоуправлении; отец решает «махнуть рукой» на Джорджа; отец заискивает перед младшей дочерью — «папочкиным ангелочком». Немного понадобилось времени, чтобы брат сделался кумиром Энн; еще меньше — чтоб отец стал смешон в ее глазах. От Джорджа Энн готова была терпеть даже назидания. Знал же он откуда-то, что юная русская княжна не визжит и не топает ногами, когда ей напоминают, что пора спать. Она делает матери реверанс и говорит: «Спасибо, chere maman, за вашу доброту». И старшим сестрам тоже делает реверанс. А если она весь день себя хорошо вела, кто-нибудь из молодых князей, ее братьев, относит ее на руках наверх и, когда она ляжет, читает у ее постельки молитву по-церковнославянски. Если и в самом деле была у Джорджа мечта стать актером, он не дожидался, когда озарят его огни рампы; он со вкусом играл роль отца благородного семейства в «Сент-Киттсе».

Все Лансинги были страстными любителями поговорить; Фелиситэ вставляла свое слово реже других, но это слово всегда было продумано. В доме часто читали вслух, и любая сцена из Мольера или Шекспира становилась предметом длительных обсуждений. Каждый вечер Юстэйсия тщетно пыталась отослать детей спать хотя бы в половине одиннадцатого. Больше всех от этих затягивавшихся бесед выигрывала Энн. Она сильно изменилась за последнее время, взрослея не по дням, а по часам. В своем классе она училась лучше всех. Уроки готовила за каких-нибудь четверть часа, чтобы не пропустить вечерней беседы. Случалось, Брекенридж Лансинг возвращался домой неожиданно рано, часов в десять. На миг с порога он ощущал жар и увлеченность этого разговора в семейном кругу — разговора, который тотчас же умолкал при его появлении. Как-то раз он бесшумно отворил парадную дверь и, остановись в холле, прислушался.

— Maman, мисс Дубкова сказала, что русские писатели — величайшие писатели в мире. И самый из них великий был негр. А папа говорит, негры даже не люди и нет никакого толка учить их читать и писать. («Cheri, каждый человек вправе иметь свое мнение».) Если только оно не дурацкое, как большинство мнений папы. («Джордж, я не разрешаю тебе так говорить об отце. Твой отец…») Его мнения! Пусть говорит что хочет обо мне, но когда он утверждает, что у тебя… («Джордж! Переменим тему!») Когда он утверждает, что у тебя в голове не больше, чем бог вложил в голову суслика… («Это же шутка».) Очень плохая шутка! А помнишь, как он разбил ту раковину с каминной полки, которую прислала тебе твоя мать? («Джордж, ну стоит ли говорить о раковине?») Он ее растоптал каблуком! А это была память оттуда, где ты родилась! («Чем мы старше, тем меньше мы дорожим вещами, Джордж».) Но своей гордостью я дорожу, maman, и твоей гордостью тоже.

Больше Лансинг подслушивать не рисковал.

Юстэйсия делала что могла, для того чтобы эти семейные вечера были интереснее, — вырезала статьи из газет и журналов, выписывала из Чикаго книги и репродукции; в основе ее стараний между прочим лежало и то, что ей хотелось почаще удерживать сына дома. В стенах «Сент-Киттса» Джордж был теперь совсем другим; за этими стенами он оставался прежним — вождем «могикан», грозой всего города. Никакие материнские уговоры и мольбы не действовали. Он выслушивал их, мрачно сдвинув брови, скрестив руки на груди, глядя в одну точку за ее спиной.

— Maman, мне нужно же поразвлечься иногда. Ты не сердись, но мне это, право, нужно.

Юстэйсия понимала прекрасно, что за всеми его бесчинствами и озорными выходками кроется одно — желание разозлить отца. Отцовское гневное презрение его тешило. Он, казалось, со своей стороны ждал чего-то — быть может, что отец изобьет его, выгонит навсегда из дому? Под градом насмешек и обличений он стоял молча, не шелохнувшись, смиренно потупив глаза.

— Ты хоть понимаешь, что из-за тебя нам с матерью стыдно людям в глаза смотреть?

— Да, сэр.

— Понимаешь, что ни у одного порядочного человека в городе не повернется язык сказать о тебе доброе слово?

— Да, сэр.

— Так зачем же ты все это делаешь?

— Сам не знаю, сэр.

— «Сам не знаю, сэр!» Ну ладно же, в сентябре поедешь в новую школу, где, судя по всему, таким, как ты, спуску не дают.

«Могиканам» скоро наскучили детские забавы вроде перевешивания дорожных знаков и перевода стрелок на городских часах. Они не покушались на здоровье и имущество граждан, но они бросали вызов приличиям и благоразумию. Своими сложными, тщательно подготовленными проделками они выставляли на посмешище банки, собрания евангелистов, общепризнанные устои общества. А одно из любимых развлечений «могикан» заставляло порой наведываться в усадьбу начальника городской полиции. Для Юстэйсии это был источник постоянного страха. Мальчишки любили «кататься под брюхом» товарных вагонов. В те годы сотни и тысячи хобо, железнодорожных бродяг, колесили по всей Америке на товарных поездах. Когда такой поезд, обычно неестественно длинный, вползал на территорию железнодорожной станции, безбилетные пассажиры сыпались с него, точно спелые ягоды со смородинового куста. Некоторым удавалось забраться в пустой вагон, другие ехали, распластавшись на крыше или скорчившись на буферах — это на их жаргоне называлось «сидеть на насесте»; ехать же, уцепившись снизу за ходовую часть или привязав себя к ней ремнями, называлось «кататься под брюхом». Это было увлекательно и опасно. Джордж и его приятели часто ухитрялись за одну ночь проехаться таким способом в Форт-Барри или Сомервилл и обратно.

— Джордж! Обещай мне никогда больше не ездить на товарных поездах.

— Maman, вы же знаете — я дал зарок никогда ничего не обещать.

— Ради меня! Слышишь, Джордж, ради меня!

— Maman, можно я вас буду учить русскому языку — всего один час в неделю.

— О, cheri, мне никогда не выучиться по-русски. Да и зачем мне русский язык?

— А вот когда я уеду в Россию и устроюсь там, вы с девочками тоже ко мне туда переедете.

— Джордж, Джордж! А кто же будет заботиться и твоем отце?

Она упрашивала его хоть в одной школе пробыть подольше — ну хоть полгода!

— Я хочу, чтоб ты был образованным человеком, Джордж.

— Я и так образованней всех ребят в этих школах. Я знаю алгебру, химию, историю. Просто мне противно сдавать экзамены. И противно спать, в комнате, где спят еще трое, или десятеро, или сотни людей. От них вонь. И они не умнее грудных младенцев… Вы — мое образование, maman.

— Перестань говорить глупости.

— Отец окончил колледж, а образования у него как у кузнечика.