— Я думаю, что совершил ошибку, когда пустил все на самотек. Открою тебе свою тайну, а я боюсь признаться в ней даже Каэтане (хоть, думаю, она сама все знает), — я как сам не свой был очень долгое время. Я бросил Арнемвенд на произвол судьбы и носился по мирам, вмешиваясь во все войны. Хотя и с самыми лучшими намерениями. Видел бы ты, что из этого выходило!

Теперь я говорю, что был очень занят, что долгое время не имел сил и власти сюда прийти. Это отчасти правда. Чтобы проникнуть на Арнемвенд и оставаться здесь на какое-то время, нужно тратить столько энергии, что ни о каком серьезном могуществе речи нет. Поэтому мы и являлись на короткий срок. Меня всегда удивляло, что Каэтана может свободно себя чувствовать в этом пространстве. Но когда захотел, я же пришел. Почему нет остальных?

— Я бы дорого дал, чтобы понять это, — сказал Змеебог.

Траэтаона решил, что ослышался:

— Ты хочешь сказать, что не знаешь ничего о судьбе моих родичей?

— А откуда мне знать? — спросил Джоу Лахатал. — Они мне писем из изгнания не писали.

— Но ведь это же вы отправили нас в изгнание! Ладно, шут с ним, с нашим скорбным прошлым. Главное что мне от тебя нужно, это чтобы ты открыл проход…'

— Ну, заладил! — взрывается Змеебог, который, как не раз упоминалось, не отличается спокойным и выдержанным характером.

В тронном зале повисает тишина.

Вечный Воин с трудом понимает, что происходит. Он не видит никакой злой воли со стороны Джоу Лахатала, он чувствует, что тот над ним не издевается, посмел бы! — но что тогда мешает ему помочь Древним?

Бессмертные топчутся у дверей, но не решаются войти. Они хотят вмешаться в разговор, но им не хочется испытать на себе гнев двух грозных богов.

Наконец Джоу Лахатал решается.

— Видишь ли, — начинает он неуверенно, — видишь ли, Траэтаона. Вся проблема заключается в том, что я уже очень давно открыл все проходы и снял все запреты, когда-либо мной поставленные…

В Аллаэлле происходят странные вещи. Даже старики не могут припомнить ничего подобного и путного ничего не советуют.

Страх, паника, ужас.

И только в королевском дворце все по-прежнему тихо. Король Фалер счастлив и жестоко карает всякого, кто осмеливается заговорить с ним на неприятные темы. Он словно не замечает, что дворец обезлюдел. Почти все придворные сочли за благо удалиться в. добровольное изгнание. Многие из них живут в своих загородных виллах, подальше от безумного монарха и его фаворитки. Те, кто побогаче и поумнее, вообще предпочли покинуть страну и теперь находятся в Мерроэ и Тевере, Таоре и Сарагане.

Правление Бендигейды Бран-Тайгир и кровавым не назовешь. Потому что количество пролитой крови превзошло все возможные описания. Народ безмолвствует, но вовсе не оттого, что согласен со своей судьбой. Просто у него нет выбора. О короле и его невесте редко вспоминают за теми проблемами, которые возникли с недавнего времени.

Все легенды о кошмарных тварях, о ночных вампирах, о загадочных убийствах, от которых прежде мороз шел по коже, нынче кажутся детскими сказками по сравнению с действительностью.

Горькая она, эта действительность, и безнадежная.

Цветущий некогда Аккарон невозможно узнать в обезлюдевшем, заброшенном, замусоренном городе, по которому жалкими тенями слоняются нищие, не имеющие убежища и крыши над головой. Торговля замерла, стране грозят голод и мор. Начинаются эпидемии страшных и неведомых болезней. Редкие отряды факельщиков ходят по предместьям и предают огню те дома, в которых поселилась смерть.

Порт замер. Даже чайки покинули его, а волны накатывают на берег какие-то серые, шипящие и злобные. Песок стал грязным. Корабли, которые остались в Аккароне, постепенно разваливаются — не столько от времени, сколько от ненужности и заброшенности. Непросмоленные, неухоженные, они гниют, как живые трупы, как свидетельство человеческого непостоянства и трусости.

Где яркие цветастые флаги, где шумная толпа встречающих, где носильщики и крикливые негоцианты, стремящиеся выгодно продать свой товар, где приезжающие и отъезжающие? Сам Великий Дер, кажется, потускнел и катит теперь мутные свои воды гораздо тише и медленнее, нежели прежде. Хлопья грязной пены прибиваются водой к берегу, и в них плавает мусор. Даже он страшен. Потому что на мелководье бессильно перекатываются детские куклы, оброненнные в спешке, и кажется, что до сих пор над водами огромной реки несутся плач и крики, — дети не столь коварны, как взрослые, и тяжело переживают разлуку со своими друзьями; изящные туфельки, сорвавшиеся со стройных ножек во время дикой давки, которая образовалась в порту, когда люди стремились попасть на последние отходящие корабли; жалкий скарб бедняков — цветастые узелки с каким-то тряпьем, которым не нашлось места на борту; полуистлевшие, покрытые плесенью и слизью толстые книги, оброненные каким-то книгочеем. Рядом лежат и треснувшие увеличительные линзы — что и как будет теперь читать смешной библиотекарь? Наполовину ушел в мокрый песок огромный медный котел — в нем готовили самый вкусный на весь Аккарон суп в палатке у южных ворот. На довольно большое расстояние разбросаны бусинки ярко-голубого цвета — все, что осталось от ожерелья, порвавшегося в суматохе. И никто не подберет их из воды, потому что в Аккароне больше нет детей и шумные их стайки не возятся в прибрежном песке в поисках ракушек и еще более ценных вещей, которые обычно прибивают к берегу волны. А вот валяется, как хлам, изящная бронзовая статуэтка — антиквары западных королевств дали бы за нее неплохие деньги еще несколько месяцев тому назад, а теперь она никого не интересует. Нагромождаются кучами раздавленные музыкальные инструменты и детские стульчики, рассыпавшаяся кухонная утварь и деревянная игрушка с облезшей краской, бесформенные тряпки, бывшие праздничным нарядом, который берегся для торжественных случаев, и еще неизвестно что, превратившееся в осклизлую кучу темного цвета. Вот и все, что осталось от Аккарона.

Когда западные королевства отказались подтвердить факт развода Фалера с обезумевшей королевой Лаей, Бендигейда Бран-Тайгир взбесилась. Несколько дней неистовствовала она, громя и круша все, что поддавалось ее натиску, и превратив к концу второго дня свои уютные изысканные покои в кучу мусора, осколков и обломков. Вконец обессиленная, с красными от слез и гнева глазами, встрепанная, недавняя красавица сейчас более всего напоминала ведьму. Короля она и близко к себе не подпускала, и тот заперся в своей опочивальне, мрачнее тучи. Придворные шептались по углам, гадая, что из этого выйдет.

Наследные принцы, последовав совету первого министра, уехали в Мерроэ, к своему дяде — королю, опасаясь, что отец не посчитается ни с их положением, ни с тем, что они — его дети. Принц Сунн, старший сын Фалера и наследник престола, прекрасно понимал, какая судьба ему уготована. И только оказавшись в Кайембе столице родины королевы Лай, переступив порог дворца короля Колумеллы, он почувствовал себя в относительной безопасности и успокоился за судьбу своего младшего брата. Однако за то время, пока они ехали в Кайембу, в Аллаэлле столько всего успело произойти, что их дядя, хоть и горел желанием отомстить коварному Фалеру, тем не менее понимал, насколько нереально сейчас это было бы делать.

Изумленным принцам сообщили, что вся Аллаэлла оказалась во власти темных сил. И происходящее там превосходит то, что можно постичь человеческим разумом.

Вскоре последовали подробности. И самым ужасным известием было сообщение о страшной смерти королевы Лай и гибели храма Тики-утешительницы.

Поздно ночью в двери храма постучали пять человек в длинных черных рясах с капюшонами, которые полностью закрывали все лицо. Путники были худыми и высокими и не произносили ни слова. Но храм Тики-утешительницы для того и стоял на протяжении веков, чтобы давать приют и защиту всем нуждающимся. Здесь не спрашивали ни о чем, а кормили голодных, врачевали больных и давали кров бесприютным. Издавна тут находили убежище и убийцы, прячущиеся от закона, и воры, и смертельно больные, и старики, которые перестали быть нужными своим детям. Тут жили те, кто страдал от неизлечимых сердечных ран, те, кого предали, те, кого уже никто не ждал.