Оттуда, где стояла, прислонясь к алебастровой колонне, Ихазель не могла понять слов, которыми встретил Победоносца Крохабенна, но звук голоса слышала и разумела, что говорилось об очень важном и очень торжественно. Черная мантия и высокий первосвященнический клобук заслоняли пришельца с далекой звезды, стоявшего несколькими ступеньками ниже. Ихазель проклинала и мантию эту, и затянувшееся приветствие, дрожа в нетерпении увидеть, наконец, желанный лик, но удивительный страх мешал покинуть убежище или хотя бы двинуться с места. Она словно силилась пронизать взглядом стоящую между нею и Победоносцем фигуру первосвященника, но когда Крохабенна сделал движение в сторону, способное открыть вид пришельца, она подумала: «Сейчас увижу!» и — невольно зажмурила глаза, а сердце, рвущееся вон из груди, придержала ладонями.

Дивное изнеможение охватило Ихазель. Она повернулась лицом в глубину собора и остановила бездумный взгляд на золотом символе Пришествия, которым был украшен главный амвон.

На миг почудилось, что былое еще не миновало.

Вот стоит на амвоне первосвященник Крохабенна, он говорит, а она, малолетняя девчушка, укрывшись в плотной толпе, слушает.

«Со звезды далекой, что сверкает над пустынями, явились люди во время оно.

И когда исполнятся сроки, оттуда ниспошлется светлый и лучезарный Победоносец.

И настанет на Луне день вечный во счастии».

Сквозь цветные стекла в собор проникают солнечные лучи, они играют на потемневшей стенной росписи, на головах внимающей паствы, золотистые, как эта сказка, рожденная мечтой:

«Со звезды далекой, что сверкает над пустынями… »

А каков Он окажется? Голубоглазый? Золотоволосый? А когда отверзнет юные, алые уста, что за голос раздастся? Что за призыв? Что за весть благая?

И проляжет Его путь через лунные горы и долы из конца в конец, от предела пустыни и до синего моря. И повсюду сиять Ему, подобно солнцу, улыбаться, подобно заре рассветной…

Но Он же здесь! Ихазель вздрогнула. До Него всего шаг! Она резко обернулась к дверям. Увидела, как дед снимает с головы золотой клобук и мечет на плиты паперти. Как катится клобук со ступеньки на ступеньку, а Элем, нагнувшись, поспешно ловит его, почему-то глаз не отвесть от его суетливых белых рук. И…

И донесся вскрик, и стало страшно от сознания, что это ее собственный. На расстеленную шкуру шерна ступил Он, и Его сверхчеловеческий вид поразил Ихазель в самое сердце.

— Он! — выдохнула она, впившись глазами в громадную светлую фигуру, которая возвысилась над лунной толпой, словно горделивый вулкан Отеймор над окрестными вершинами. Только что мучивший страх вдруг исчез — в душе воцарилась упоительная пустота и неведомо откуда нахлынувшее умиротворение.

«Да! Это Он! — твердило в ней что-то, твердило с невероятной силой внутренней убежденности. — Пришел!»

Все прочее по сравнению с этим показалось маловажным и ничего не значащим. С мертвой улыбкой смотрела Ихазель, как Крохабенна с непокрытой головой спускается с паперти, как Элем надевает первосвященнический клобук, как теснится толпа к ногам Победоносца.

К Его ногам…

Она так и продолжала улыбаться, глядя, как внезапный вихрь сражения у городских ворот во мгновение ока сметает толпу вон с площади перед собором. Так и продолжала, глядя, как Победоносец, словно молодой сияющий бог, устремляется туда, где сквозь дым пробивается зарево, как он криком сзывает мужчин и воинов, обратившихся в бегство при первом же натиске врага. Он уже исчез с глаз долой, а Ихазель все еще провожала его зачарованным взглядом все с той же застывшей улыбкой на устах.

В собор толпой повалили женщины. По обычаю, в час опасности храм служил им убежищем. Одни причитали и плакали, у других в глазах застыл безумный страх. Сквозь распахнутые двери следом хлынул резкий запах дыма и гари.

И все так же, не двигаясь с места, Ихазель изумленно смотрела на женщин, словно не понимая, о чем они плачут и чего страшатся, когда Он возглавляет народ.

Он…

Одна из женщин, завидя внучку старого священника стоящей в распахнутых дверях собора, схватила ее за широкий рукав, торопливо и запальчиво о чем-то толкуя, а о чем, Ихазель так и не поняла. Другие звали ее, тянули в сумрачную глубину собора, но Ихазель вырвалась и даже вышла на паперть. На площади было пусто, на паперти валялась пострадавшая мантия, вся в растоптанных жемчужинах и раздавленных коралловых бусинах.

Ихазель подхватила мантию, накинула на плечи, вошла в собор. Женщины набились в дальние притворы, отчасти — в подземелье. В зале было пусто. Она пересекла зал, миновала амвон и свернула налево, где крутая винтовая лестница вокруг колонны вела на высоко вознесенную кровлю.

Она шла по лестнице, не торопясь, все ближе был расписной свод, и ни о чем она больше не думала, только улыбалась тому, как отдаляется мозаичный пол и все отчетливей становятся видны цветы и фигуры на потолке.

Всякий раз, как она оказывалась против одного из окон, делался слышен шум и крик в той стороне, где кипело сражение. Но она не обращала на это внимания, по-детски радуясь, что забирается все выше и выше.

Она очнулась, только очутившись на кровле, когда в лицо повеяло морской прохладой. В первый миг даже удивилась, как попала сюда, на эту высь надо всем городком и окрестностями. Только сейчас обратила внимание, что у нее на плечах истоптанная мантия, и с внезапным отвращением отшвырнула ее. Внезапной судорогой перехватило горло, Ихазель едва удерживалась, чтобы не разрыдаться, хотя сама не знала, отчего так хочется плакать и что мешает дать волю слезам.

А ширь морская рокотала, золотясь бегучими блестками в той стороне, где над нею стояло солнце. Близясь к берегу, волны вскидывали белые буруны и с глухим ревом обрушивались на песок, разметываясь серебристыми полукружиями. Их гнал ветер, он зарождался где-то в дальней дали, там, откуда взошло солнце, за еле видным на горизонте островом, который зовут Кладбищенским, потому что, по преданию, на нем похоронены останки первых людей, прибывших на Луну вместе со Старым Человеком. Подойдя к самому парапету, Ихазель смотрела на море и на остров, а тот виделся черно-синим пятнышком на серебристом разливе.

Дивен был этот ветер, дивен был неустанный прибой при ясном солнце на погожих небесах, которое, едва успев подняться, уже обжигало лицо, подставленное беспощадному соленому бризу. Полуоткрытыми, алыми, пересохшими губами Ихазель с наслаждением ловила свежее дыхание моря. Под приспущенными веками в переполненных светом глазах все мешалось и плыло: золотое, играющее море, небо и дальний темный остров, словно бы скользящий по волнам все ближе и ближе.

«Со звезды далекой, что сверкает над пустынями, явились люди во время оно» — припомнилось на слух.

И внезапно она обернулась. Но ведь Он же там, Он сражается! Словно только теперь поняв, зачем сюда забралась, Ихазель бегом бросилась на другую сторону плоской кровли, откуда были видны город и прилегающая равнина. Звуки битвы уже стихали, и над гаснущими пепелищами медленно расплывался дым…

Как ни рвались к победе шерны, ободренные успехом первого натиска, им пришлось обратиться в постыдное бегство. И прежде всего — из-за того, что при виде великана, бегущего на помощь людям, в рядах верных выворотней вспыхнуло замешательство. Охваченные ужасом, выворотни бросали оружие и спешили под защиту крепостных стен, начисто позабыв, какое жестокое наказание ждет их за это отступничество. Покинутая в одиночестве горсточка шернов сражалась остервенело, но силы были слишком неравны. Тяжело и неуклюжа витая над шеренгами людей, шерны осыпали их сверху огнем и стрелами, но то и дело кто-нибудь из них падал, настигнутый либо ужасным огнестрельным оружием Победоносца, либо камнем от руки удачливого пращника. Однако, как ни чувствительны были потери, шерны держались, пока не начали подводить перетруженные крылья, одного за другим делая своих хозяев добычей разъяренной толпы.