Она почувствовала, как ее охватывает холод, — именно его неожиданное появление в Англии и сплело ту паутину, в которой она запуталась. У Дугласа не было времени возместить проигранные деньги, украденные у хозяина. И у нее не хватило духа увидеть своего кузена — слабовольного, но очаровательного — на скамье подсудимых из-за совершенной им ошибки. Теперь оставалось только надеяться, что он извлечет урок изо всей этой истории, расплачиваться за которую пришлось ей.

Подали баранье жаркое в рябиновом соусе, потом суфле с ликером, так и тающее на языке. Жена Яниса принесла кофе в маленькую гостиную. Это была смуглая и очень замкнутая женщина с примесью цыганской крови. Она протянула Домини маленький подарок, доставивший девушке истинное удовольствие, на мгновение она даже забыла, что вышла замуж не по любви, как думали Лита и ее муж. Свадебным подарком была маленькая стеклянная с хромовой отделкой корзиночка, наполненная марципановыми яблочками.

— Как она красива и необычна, — с улыбкой воскликнула Домини. — Вы оба страшно добры!

На губах Литы играла застенчивая улыбка, но глаза серьезно и внимательно смотрели в молодое и очаровательное лицо Домини. В свете свечей черты ее казались такими нежными, а глаза, как темные синие сапфиры, были одного цвета с камнем обручального кольца, украшавшего ее левую руку. Крылья медовых волос нежно падали на белые обнаженные плечи.

— Пусть вам всегда сопутствует радость. И пусть Бог подарит вам chavo.

В комнате наступила напряженная тишина. Едва закрылась дверь за одетой в черное Литой, Домини не смогла удержаться, чтобы не взглянуть на Поля. Выражение удовольствия мгновенно исчезло с ее лица, и в синих глазах мелькнула боль.

— Что значит chavo? — прошептала она.

— Младенец мужского пола, — тихо сообщил Поль.

В ее глазах отразился ужас, который она не успела скрыть, и шрам на его лице стал гораздо заметнее. Домини поторопилась склониться над кофейным подносом и налила приготовленный Литой ароматный и темный турецкий кофе в крохотные чашечки. Когда она передавала Полю чашку, лицо ее снова было спокойным и равнодушным.

Они выпили по несколько чашек кофе, потом Поль налил немного старого выдержанного бренди. Но Домини не притронулась к бокалу, оставив его на столике у кушетки, и принялась беспокойно бродить по комнате, рассматривая картины, поднимая и ставя на место безделушки. Наконец она остановилась у тяжелых шелковых штор, обрамляющих высокие двери, выходящие в сторону пляжа.

Все время ужина Домини ухитрялась соблюдать относительное спокойствие, теперь же оно испарилось, а вместе с ним и кратковременный интерес к острову Анделос, о котором рассказывал Поль. Непривычные черты лица даже очаровали ее, пока он описывал дикое неиспорченное очарование острова и говорил о своем доме, стоящем высоко над нетронутой полоской закрытого пляжа. Дом на орлином утесе — так называли его островитяне.

— Отпусти меня, Поль! — вдруг заговорила она голосом, исполненным муки. — Если у тебя есть сердце, ты отпустишь. Ты ведь знаешь, что я не люблю тебя… — Тут у нее перехватило дыхание, так как Поль поднялся с места и направился к ней. Пальцы ее вцепились в шелк портьеры. Она видела сдержанную силу, тигриную грацию и самоуверенность, которая всегда сокрушала любой барьер, возникающий на пути к желаемому.

Домини стояла у портьеры, обрамленная шелком цвета слоновой кости, чуть отклонившись назад, как будто бросала вызов.

— И что я буду делать, как ты полагаешь, если отпущу тебя? Сожгу чеки и удовольствуюсь оставшимся пеплом? — спросил Поль.

— Что же, кроме горького вкуса пепла, может дать этот брак?

Ее глаза сухо блестели от отчаяния и казались огромными на побледневшем лице, она не отрываясь смотрела ему в лицо. Лицо Аполлона, смуглое и необычное, каждая черта будто отчеканена на несгибаемом железном характере.

— Если ты принудишь меня остаться, я возненавижу тебя, Поль, — предупредила она.

— Ненависть и любовь — близкие родственники, моя маленькая сабинянка, — говоря это, он тихо рассмеялся. — И то и другое чувство одинаково слепо.

— Между нами нет любви. — Глаза ее возмущенно вспыхнули от одной этой мысли. — И никогда не будет.

— Ну, ты говоришь о романтической любви. — Он подошел к ней еще на шаг. Его теплые ладони легли на ее щеки и остались так, хотя она напряглась. Он внимательно вглядывался в ее глаза. — О какой любви ты знаешь, кроме той, что описывают в романах? Какую другую любовь могли тебе предложить застенчивые молодые Галахады[1] с заплетающимися языками? Когда он говорил это, она почувствовала, как зачастил у нее пульс, и подумала о Берри. Берри разбудил сердце Домини и заставил задуматься о любви и ее тайнах.

— Никто еще никогда не говорил, что глаза у тебя сине-пурпурные, — почти невнятно проговорил Поль. — Они, как южные небеса в тот момент, когда все звезды еще прячутся. — Он наклонился и прижался губами к нежной коже в том месте, где шея переходила в плечо. — Ты должна понять, Домини, что когда я вступаю в сделку, то всегда выполняю обещанное и добиваюсь, чтобы и другая сторона выполняла свои обязательства.

— Но это не бизнес, — потрясенная, прошептала она. — Это наши жизни, наше счастье. Поль, неужели ты настолько циничен, что не веришь в счастье? И так неуязвим, что не чувствуешь боли?

— Мне не может причинить боль чужое мнение, — голос его слегка отвердел. — Я грек, и для меня важно только собственное мнение о себе. Как бы то ни было, Домини, мы заключили сделку и сегодня утром скрепили ее в церкви. Ты моя жена, и я не намерен отпустить тебя.

Он говорил совершенно серьезно. Это было написано на его лице, беспощадном прекрасном лице с янтарными тигриными глазами, в которых начало разгораться пламя. Страх, притаившийся в ее душе, вдруг вырвался, как туго заведенная пружина, и она рванулась, выскочила за дверь и помчалась к ступеням, ведущим к пляжу.

Холодный морской ветер тут же пронизал тонкие кружева и шелк платья, едва она выбежала на песок, спотыкаясь на тонких каблуках. Высоко над головой луна ныряла в облака, и темная тень накрыла Домини. Она испуганно оглянулась. Поль преследовал ее, как мстительный ночной бог… и в неровном свете луны лицо его казалось лицом дьявола.