- Так значит сейчас вам угодно быть женщиной, чтобы претендовать на внимание? Ну что же, если вы хотите избежать скандала при выходе отсюда, соблаговолите удалиться через замочную скважину...

- Как? Вы всерьёз хотите, не узнав, кто я...

- Могу ли я не знать этого?

- Не знаете, говорю вам. Вы прислушиваетесь только к своим предубеждениям. Но кто бы я ни была, сейчас я у ваших ног, со слёзами на глазах прошу у вас защиты. Неосторожность, ещё большая, чем ваша, быть может, извинительная, потому что причиной её были вы, заставила меня сегодня всем пренебречь, всем пожертвовать, чтобы покориться вам, отдаться вам, последовать за вами. Я возбудила против себя самые жестокие, самые неумолимые страсти, мне не от кого ждать защиты, кроме вас, у меня нет иного убежища, кроме вашей комнаты. Неужели вы закроете её передо мной, дон Альвар? Неужели будут говорить, что испанский дворянин так безжалостно, так недостойно поступил с той, кто всем пожертвовала ради него, с чувствительным, слабым, беззащитным созданием, словом, с существом моего пола?

Я пытался отступить насколько возможно, чтобы хоть этим способом как-то выйти из затруднительного положения, но она обхватила мои ноги, тащась за мною по полу на коленях, пока я не оказался прижатым к стене.

- Встаньте,- сказал я.- Сами того не зная, вы поймали меня на слове. Когда моя мать впервые вручила мне шпагу, она заставила меня поклясться на её рукояти, что я всю жизнь буду служить женщинам и не обижу ни одной. Даже если мои нынешние подозрения справедливы, сегодня...

- Хорошо, жестокосердый человек! Позвольте мне провести ночь в вашей комнате, на каких угодно условиях...

- Ну что же, ради такого необыкновенного случая и чтобы положить конец этому удивительному приключению, я согласен. Но постарайтесь устроиться так, чтобы я вас не видел и не слышал. При первом же подозрительном слове или движении, я, в свою очередь, возвышу голос, чтобы спросить вас: Che vuoi?

Я повернулся к ней спиной, подошёл к своей кровати и начал раздеваться.

- Помочь вам? - послышалось за моей спиной.

- Нет, я военный и привык обходиться без посторонней помощи.

С этими словами я лёг. Сквозь тюлевый полог я видел, как мой мнимый паж устроился в углу на потёртой циновке, которую он нашёл в чулане. Усевшись на ней, он разделся, завернулся в один из моих плащей, лежавший на стуле, погасил свечу, и на этом сцена временно закончилась. Впрочем вскоре она возобновилась - на этот раз в моей постели, где я не мог найти себе покоя. Лицо пажа мерещилось мне повсюду - на пологе кровати, на её столбах я видел только его. Тщетно пытался я связать с этим прелестным образом воспоминание об отвратительном призраке, явившемся мне в пещере; его безобразие лишь ещё более оттеняло прелесть этого нового видения.

Мелодичное пение, услышанное мною под сводами пещеры, восхитительный голос, речь, казалось, дышавшая такой искренностью, всё ещё звучали в моей душе, вызывая в ней неизъяснимый трепет.

- О, Бьондетта,- говорил я себе,- если бы ты не была фантастическим существом! если бы ты не была этим безобразным верблюдом! Но что это? Какому чувству я дал увлечь себя? Я сумел победить свой страх - надо вырвать из сердца и более опасное чувство. Какие радости оно сулит мне? И разве не будет оно вечно носить на себе печать своего происхождения? Пламя этих взглядов, таких трогательных и нежных,- смертельная отрава; эти румяные, свежие, прелестно очерченные уста, кажущиеся такими наивными, раскрываются, лишь для того чтобы произнести лживые слова. Это сердце если только это действительно сердце - согрето одной лишь изменой.

Пока я предавался этим размышлениям, вызванным волновавшими меня чувствами, луна, высоко стоявшая в безоблачном небе, лила в комнату свой свет сквозь три широких окна. Я беспокойно метался в постели. Кровать моя была не из новых, она не выдержала, и три доски, поддерживавшие тюфяк, с грохотом упали на пол.

Бьондетта вскочила, подбежала ко мне и спросила испуганным голосом:

- Что с вами случилось, дон Альвар?

Несмотря на своё падение, я всё время не спускал с неё глаз, и видел, как она встала и подбежала ко мне: на ней была коротенькая рубашка, какую носят пажи, и лунный свет, скользнувший по её бедру, когда она пробегала по комнате, казалось, засиял ещё ярче. Сломанная кровать ничуть не беспокоила меня - это означало лишь, что мне будет не так удобно спать; гораздо больше взволновало меня то, что я вдруг очутился в объятиях Бьондетты.

- Со мной ничего не случилось,- отвечал я.- Вернитесь к себе. Вы бегаете по полу босиком, вы можете простудиться. Уходите.

- Но вам плохо...- Да, в данную минуту из-за вас. Вернитесь на своё место или, если вы обязательно хотите остаться у меня и возле меня, я велю вам отправиться в угол, где полно паутины.- Не дожидаясь конца этой угрозы, она улеглась на свою циновку, тихонько всхлипывая.

Ночь подходила к концу, и усталость взяла своё - я ненадолго забылся сном. Когда я проснулся, было уже светло. Легко догадаться, куда я устремил взгляд: я искал глазами своего пажа.

Он сидел на низенькой скамеечке, совсем одетый, если не считать камзола; распущенные волосы ниспадали до земли, покрывая мягкими, естественно вьющимися локонами спину, плечи и даже лицо.

За неимением гребня, он расчесывал их пальцами. Никогда ещё гребень более ослепительной белизны не погружался в такую густую чащу пепельно-белокурых волос; тонкость их не уступала прочим совершенствам. Заметив по лёгкому движению, что я проснулся, она раздвинула руками кудри, скрывавшие лицо. Вообразите весеннюю зарю, появляющуюся из утреннего тумана, с её росой, свежестью и благоуханиями.

- Возьмите гребень, Бьондетта,- сказал я,- он лежит в ящике стола.Она повиновалась. Вскоре волосы её были изящно и искусно убраны и связаны лентой. Она взяла камзол и, закончив свой туалет, вновь уселась на скамеечку с встревоженным и смущённым видом, невольно вызывавшим живое сочувствие.

"Если мне придётся в течение дня видеть тысячу картин, одна соблазнительнее другой,- подумал я,- мне не устоять. Попытаемся по возможности ускорить развязку".

- Утро наступило, Бьондетта,- обратился я к ней.- Приличия соблюдены. Вы можете выйти отсюда, не опасаясь насмешек...

- Теперь я выше подобных страхов,- отвечала она,- но ваши и мои интересы внушают мне гораздо более серьёзные опасения. Они не позволяют мне расстаться с вами.

- Угодно вам будет объясниться? - воскликнул я.

- Сейчас, Альвар. Ваша молодость и неосторожность заставляют вас закрывать глаза на опасности, которые нависли над нами по нашей собственной вине. Едва увидев вас под сводами пещеры, увидев ваше мужество и присутствие духа перед лицом ужасного призрака, я почувствовала к вам влечение. Я сказала себе: "Если для того, чтобы достигнуть счастья, нужно соединиться со смертным, я готова принять телесную оболочку. Час настал вот герой, достойный меня. Пусть негодуют презренные соперники, которыми я пожертвую ради него. Пусть я навлеку на себя их ненависть и месть. Что за беда? Если Альвар меня полюбит, если я соединюсь с ним, нам будут подвластны и они, и вся природа". Остальное вы видели сами. Но вот каковы последствия: зависть, ревность, досада, бешенство готовят мне самую жестокую кару, какая только может угрожать такого рода существу, падшему вследствие своего выбора; вы один можете защитить меня от этого. Едва забрезжит день, как доносчики поспешат сообщить хорошо известному вам судилищу о том, что вы некромант. Не пройдёт и часа...

- Постой,- воскликнул я, закрыв лицо руками,- ты самый ловкий, самый бесстыдный из обманщиков. Ты говоришь о любви, ты являешь собой её живое воплощение и вместе с тем отравляешь самую мысль о ней... Я запрещаю тебе произнести хотя бы одно слово о любви. Дай мне успокоиться, если возможно, чтобы принять какое-нибудь решение. Если мне суждено попасть в руки инквизиции, в данную минуту я не колеблюсь в выборе между нею и тобой. Но если ты поможешь мне выпутаться из этого положения, к чему это меня обяжет? Смогу ли я расстаться с тобой, когда захочу? Я требую от тебя ясного и точного ответа...