Стоило нашему кораблю пересечь этот воображаемый круг, проведенный в 23,5° от полюса, как он будто бы проник в новую страну, «страну отчаяния и безмолвия, где мерцает несказанный свет», как писал Эдгар По, волшебную темницу великолепия и славы, о вечном заточении в которой мечтает этот певец «Элеоноры»[89].

Как известно, летом в Антарктиде царит полярный день, ибо солнце никогда не скрывается за горизонтом. А стоит ему исчезнуть, воцаряется полярная ночь, озаряемая сполохами полярного сияния.

Наша шхуна осмелилась войти в эти внушающие ужас широты в разгар полярного дня. Дневной свет должен помочь отыскать остров Тсалал, где нам предстояло спасти остатки экипажа «Джейн».

Человек, наделенный бурным воображением, наверняка испытал бы ни с чем не сравнимое возбуждение в первые часы, проведенные в пределах Полярного круга: его посетили бы видения, кошмары, галлюцинации… Он почувствовал бы себя перенесенным в мир сверхъестественного… Приближаясь к стране вечных льдов, он спрашивал бы себя, что таится за туманной завесой, скрывающей неведомые дали… Не ожидают ли его там удивительные открытия в царстве минералов, растений, животных, не встретит ли он там совершенно особенных человекоподобных существ, как это якобы случилось с Артуром Пимом? Какие еще чудеса ждут его в волшебном театре, скрытом до поры до времени занавесом тумана? Не суждено ли ему горькое прозрение, когда, вырвавшись из плена фантазий, он помыслит о возвращении? Не услышит ли он у самого уха хриплое карканье ворона, предрекающего ему, как в самых удивительных стихах, вышедших когда-либо из-под пера поэта: «Никогда не вернуть, никогда не вернуть»?..

Не будучи наделен бурным воображением, я, чувствуя некоторое возбуждение, оставался все же в рамках реального взгляда на вещи. Я молил Небо лишь об одном: чтобы и за Полярным кругом, и вне его волны и ветры все так же благоприятствовали нашему плаванию.

На обветренных лицах капитана, старшего помощника и членов старой команды шхуны читалось нескрываемое удовлетворение от мысли, что шхуна пересекла шестьдесят шестую параллель. На следующий день после этого знаменательного события цветущий Харлигерли весело окликнул меня на палубе:

— Эй, мистер Джорлинг! Вот мы и пересекли этот знаменитый круг!

— Все еще впереди, боцман. Все впереди…

— Всему свое время. Но я разочарован…

— Чем же?

— А тем, что мы не делаем того, что делают на борту всех остальных кораблей, пересекающих Полярный круг…

— Вы сожалеете об этом? — спросил я.

— А как же! «Халбрейн» могла бы позволить себе церемонию южного крещения!

— Крещения?.. Кого бы мы стали крестить, если все наши люди, подобно вам, уже поднимались выше этой параллели?

— Мы-то да, а вот вы, мистер Джорлинг?

— Верно, боцман, странствия впервые привели меня в столь высокие широты…

— И вы вполне заслуживаете крещения, мистер Джорлинг! Разумеется, без оглушительного шума, без барабанов и труб, даже без антарктического Деда Мороза… Позвольте мне благословить вас…

— Что ж, Харлигерли, — отвечал я, запуская руку в карман, — благословляйте и крестите! Держите пиастр — выпейте на него за мое здоровье в ближайшем кабачке за углом.

— Придется дожидаться острова Беннета или острова Тсалал, если только на этих диких клочках суши отыщутся кабачки… Ведь для того, чтобы открыть таверну, требуется такой человек, как Аткинс…

— Скажите-ка мне, боцман… У меня не выходит из головы этот Хант… Радуется ли он тому, что «Халбрейн» пересекла Полярный круг?

— Кто же его знает?.. — отвечал Харлигерли. — Он предпочитает держать паруса сухими, и к нему не подберешься ни с правого, ни с левого борга. Но я уже говорил вам: я не я, если он не хлебнул уже и ледяной водички, и ледяных полей…

— Что внушает вам такую уверенность?

— Все и ничего, мистер Джорлинг! Я нюхом чувствую. Хант — старый морской волчище, протащивший свой заплечный мешок через самые дальние закоулки земного шарика.

Я был целиком согласен с мнением боцмана и, повинуясь неосознанному предчувствию, без устали наблюдал за Хантом.

С 1 по 4 декабря штиль постепенно сменился на северо-западный ветер. В этих местах от северного ветра не приходится ожидать ничего хорошего — совсем как от южного в северном полушарии. Все, что он может принести, — это плохая погода, с ураганом и шквалами в придачу. Но хуже для нас был бы юго-западный ветер, который заставил бы шхуну свернуть с пути или в лучшем случае сражаться за то, чтобы не сбиться с курса, ибо нам не следовало отклоняться от меридиана, вдоль которого мы плыли на юг от Южных Оркнейских островов.

Ухудшение погоды не могло не вызвать беспокойства у капитана. Вдобавок «Халбрейн» сбавила ход, ибо 4 декабря попутный ветер стал ослабевать, а в ночь с 4-го на 5-е прекратился вовсе. Утром на реях висели сморщенные паруса. До нас не доносилось ни единого дуновения, и поверхность океана была гладкой, как стол, однако сильная качка предвещала западный ветер.

— Море что-то чует, — сказал Лен Гай, обращаясь ко мне. — Где-то там, должно быть, разгулялась буря. — И он указал рукой на запад.

— Действительно, горизонт заволокло туманом, — отвечал я. — Возможно, к полудню солнце разгонит его…

— В этих широтах солнце не поднимается высоко даже летом, мистер Джорлинг. Джэм!

Старший помощник явился на зов.

— Что вы думаете о небе?

— Ничего хорошего… Следует быть готовыми ко всему, капитан. Я прикажу спустить верхние паруса, свернуть большой стаксель и развернуть штормовой. Вдруг после полудня горизонт очистится?.. Если же налетит шквал, мы встретим его во всеоружии.

— Важнее всего не сходить с южного курса, Джэм.

— Сделаем все возможное, капитан. Мы на правильном пути.

— Не заметил ли марсовой первых дрейфующих льдов? — осведомился я.

— Заметил, — отвечал Лен Гай. — При столкновениях с айсбергами повреждения получают отнюдь не айсберги. Поэтому, если осторожность потребует отклониться к западу или к востоку, мы это сделаем.

Марсовой не ошибся. Днем нашему взору предстали льдины, медленно плывущие к югу. Это были небольшие плоские ледяные островки, осколки ледяных полей, называемых паками, — они имеют от трехсот до четырехсот футов в длину и соприкасаются краями. От этих осколков было нетрудно увернуться. Однако если до недавних пор ветер позволял шхуне держать верный курс, то теперь она замедлила ход и, утратив скорость, стала хуже слушаться руля. К тому же нас болтало все сильнее и сильнее.

К двум часам дня ветер резко усилился, причем невозможно было даже определить, с: какой стороны он дует. Качка стала нестерпимой, и боцман приказал закрепить все предметы на борту. К трем часам северо-западный ветер набрал небывалую силу. Лейтенант распорядился взять нижние рифы у бизани, фокстакселя и штормовой фок, надеясь выдержать ветер и не отклониться к востоку, где скопились дрейфующие льды, плыть среди которых было бы для корабля смертельно опасно.

Содрогаясь от ударов волн и порывов ветра, шхуна то и дело давала опасный крен. К счастью, груз в трюме не сдвинулся ни на дюйм, ибо был закреплен в расчете на ураган поистине чудовищной силы, поэтому нам не грозила участь «Дельфина». Как помнит читатель, этот злосчастный бриг перевернулся кверху дном, и Артур Пим с Дирком Петерсом провели немало дней, уцепившись за киль.

Ни один знаток погоды, поднаторевший в прогнозах, не смог бы предсказать, как долго продлится шторм. Сутки, двое, трое суток непогоды — антарктические широты могли сулить ненастье любой продолжительности.

Спустя час после начала бури на нас обрушился дождь вперемешку то с градом, то со снегом. Объяснялось это резким падением температуры. Термометр показывал всего лишь два градуса выше нуля, а атмосферное давление упало до 721 миллиметра.

Было десять часов вечера — я воспользуюсь словом «вечер», хотя солнце постоянно оставалось над горизонтом.