– Славная скотинка, славная скотинка! – говорил он. – Ты увидишь, Аксель, что нет животного умнее исландской лошади. Ничто ее не останавливает: ни снега, ни бури, ни плохие дороги, ни скалы, ни ледники; она смела, осторожна, надежна; никогда не оступится, никогда не заупрямится. Если понадобится перейти реку или фьорд, она бросится, не колеблясь, в воду, точно какая-нибудь амфибия, и достигнет другого берега! Но не будем ее подгонять, предоставим ее самой себе, и мы пройдем в среднем по десяти лье в день.

– Мы, пожалуй, – отвечал я, – а проводник?

– О нем-то я не беспокоюсь! Эти люди шагают, сами того не замечая. Наш проводник ступает так автоматически, что ничуть не устанет. Впрочем, если потребуется, я уступлю ему свою лошадь; меня скоро схватят судороги, если я совсем перестану двигаться. Руки действуют хорошо, но надо подумать и о ногах.

Между тем мы быстро шли к цели. Местность стала уже несколько более пустынной. Изредка встречалась уединенная ферма, какой-нибудь boer[9], построенный из дерева, земли, кусков лавы, – словно нищий у края дороги! Эти ветхие хижины точно взывали к жалости прохожих, и, верно, брало искушение подать им милостыню. В этой стране совсем нет дорог, даже тропинок, и как бы ни жалка была растительность, все же она скоро заглушала следы редких путешественников.

И, однако, эта часть провинции, находящаяся совсем рядом со столицей, принадлежала к населенным и обработанным местностям Исландии. Что же после этого представляли собой местности, еще более пустынные, чем эта пустыня? Мы прошли уже полмили и не видели ни одного фермера в дверях его хижины, ни одного пастуха, пасущего стадо, не менее дикое, чем он сам; только несколько коров и баранов, предоставленных самим себе, попались нам на глаза. Что же должны были являть собою местности, подверженные вулканическим извержениям и землетрясениям?

Нам предстояло познакомиться с ними позже; но, глядя на карту Ольсена, я узнал, что их можно миновать, если держаться извилистого морского берега. И действительно, плутоническая деятельность ограничивалась преимущественно внутренней частью острова; там именно находятся те горизонтально наваленные друг на друга скалы, называемые по-скандинавски траппами и состоящие из покровов трахита, базальта, вулканических туфов, потоков лавы и расплавленного порфира, которые придают острову его сверхъестественный, страшный вид. Я не подозревал еще тогда, какое зрелище ожидает нас на Снайфедльском полуострове, где эти опустошения бушующей природы создают зловещий хаос.

Через два часа после отъезда из Рейкьявика мы достигли местечка Гуфун, называемого «Aoalkirkja», или «Главная церковь». Там нет ничего примечательного. Всего несколько домов. В Германии эти городские здания едва составили бы деревушку.

Тут Ганс сделал получасовую остановку; он разделил с нами наш скромный завтрак, отвечал «да» и «нет» на дядюшкины расспросы о состоянии дороги, а когда его спросили, где он намерен переночевать:

– Гардар, – сказал он коротко.

Я посмотрел на карту, чтобы узнать, где находится этот Гардар, и нашел на берегу Хваль-фьорда, в четырех милях от Рейкьявика, маленькое селение, носящее это название. Когда я указал на это дядюшке, он сказал:

– Только четыре мили! Четыре мили из двадцати двух! Всего только порядочная прогулка.

Он сделал какое-то замечание проводнику, но тот, не ответив ему, вновь двинулся в путь, шествуя впереди своих лошадей.

Три часа спустя, проезжая по-прежнему среди тех же пастбищ с выгоревшей травой, мы обогнули Коллафьорд; окольный путь был более короток и легок, чем переправа через залив. Мы прибыли в «pingstaoer», местечко Эюльберг, резиденцию окружного суда, когда на колокольне пробило бы двенадцать, если бы вообще исландские церкви имели достаточно средств для того, чтобы купить башенный часы. Впрочем, прихожане тоже не носят часов, потому что не имеют их.

Здесь лошади были накормлены; дальше мы проехали по узкой прибрежной дороге, между цепью холмов и морем, без остановки до Брантарской «Главной церкви» и еще на милю дальше, до Заурбоерской «Annexia», заштатной церкви, находящейся на южном берегу Хваль-фьорда.

Было четыре часа. Мы прошли всего четыре мили.

В этом месте ширина фьорда была по крайней мере в полмили; морские волны разбивались с шумом о крутые, остроконечные скалы: залив лежал среди отвесных скалистых стен, поднимавшихся на высоту трех тысяч футов и примечательных тем, что слои бурого камня перемежались с красноватыми пластами туфа. Как ни смышлены были наши лошади, я ничего хорошего не ожидал в том случае, если бы мы попытались переправиться через этот пролив на спинах четвероногих.

– Если они умны, – сказал я, – они и не будут пытаться переправиться. Во всяком случае, я попробую быть благоразумнее их.

Но дядюшка не желал ждать. Он пришпорил лошадку и поскакал к берегу. Животное, почуяв близость воды, остановилось; но дядюшка, полагаясь на собственный инстинкт, стал еще решительнее понукать коня. Лошадка тряхнула головой и снова отказалась идти. Дядя начал сыпать проклятиями и бить лошадь плетью, но лошадка только лягалась, намереваясь, по-видимому, сбросить своего всадника. Наконец, она подогнула ноги и проскользнула между длинными ногами профессора, поэтому он остался стоять на двух обломках скалы, подобно Колоссу Родосскому.

– Ах ты проклятое животное! – вскричал всадник, неожиданно оказавшийся на земле и сконфуженный, как кавалерийский офицер, вынужденный перейти в пехоту.

– Farja, – оказал проводник, тронув его за плечо.

– Как, паром?

– Der[10], – ответил Ганс, указывая на плот.

– Конечно! – воскликнул я. – Вот там паром!

– Надо было об этом раньше сказать! Ну, ладно, в путь!

– Tidvatten, – продолжал проводник.

– Что он говорит?

– Он говорит – прилив, – отвечал дядя, переводя мне датское слово.

– Во всяком случае, нам придется дождаться прилива.

– Farbida?[11] – спросил дядя.

– Ja[12], – отвечал Ганс.

Дядюшка топнул ногой, но лошади уже подходили к парому. Мне было вполне понятно, что, для того чтобы переправиться через фьорд, необходимо выждать минуту, пока вода дойдет до наибольшей высоты и не будет уже ни подниматься, ни опускаться, потому что тогда нет течения ни в том, ни в другом направлении и паром не подвергается опасности быть унесенным или вглубь залива, или в открытый океан.

Этот благоприятный момент наступил лишь в шесть часов вечера. Мой дядюшка, я сам, наш проводник, два паромщика и четыре лошади поместились на довольно утлой плоской барке. Я привык к паровым паромам на Эльбе, поэтому весла лодочников казались мне жалким орудием. Нам понадобилось больше часа, чтобы переправиться через фьорд, но, наконец, мы все-таки благополучно переправились.

Через полчаса мы прибыли в «Aoalkirkja» Гардара.