Сначала она увидела, что вода пенится и бурлит, образуя какие-то немыслимые водовороты. Но постепенно углядела в этом хаосе определенную закономерность и устойчивые формы. Вода теперь завихрялась в одном направлении, против часовой стрелки, вращаясь вокруг центральной точки. Потом этот центр вращения стал уходить под воду, превратившись в подобие огромной пасти, которая все всасывала в себя.

– Моки, смотри. – Она протянула ему бинокль.

– Я и так вижу, – проговорил он, но бинокль все-таки взял.

Пока он наводил окуляры, Калабати наблюдала за выражением его лица.

– Думаю, что дело тут не в подводных течениях – слишком близко от берега. Должно быть, на дне океана образовалась трещина. Погоди, погоди! – Он опустил бинокль и взволнованно посмотрел на нее: – Дыра! Не просто трещина на дне океана, а такая же дыра, как в Центральном парке. Теперь у нас есть своя собственная дыра!

Они вместе наблюдали, как расширяется водоворот, и все начинает вращаться в одном направлении. Моки с нескрываемым волнением, а Калабати – с нарастающим чувством страха. Происходившие в остальном мире несчастья докатились и до их рая. Им не избежать бедствий. Они наблюдали за происходящим до самой темноты, а затем пошли в дом и включили телевизор, чтобы послушать выпуск новостей. Все ученые сходились на том, что дно океана дало трещину – наподобие того феномена, который произошел в Центральном парке. Туземцы уже дали ей название: моана пука – дыра в океане.

Моки больше не мог сдерживать охватившего его волнения. Возбужденно жестикулируя, он стал расхаживать по комнате.

– Понимаешь, что происходит, Бати? Бездонная пропасть будет затягивать в себя воду. Океан обмелеет. И знаешь, что будет потом?

Калабати молча покачала головой. У нее появилось непреодолимое ощущение, что это начало конца.

– Сейчас объясню. Великий Мауи возродится. – Он подошел к двери и показал рукой куда-то в темноту. – Молокаи, Ланаи, Кахулава, даже маленький Молокини – все это были составные части Мауи, в доледниковый период связанные с нашим островом сушей и не разъединенные, как ныне, морскими протоками. Я предвижу, что сейчас все идет к тому же самому, Бати. Они воссоединятся, вновь станут одним целым после столетий раздельного существования. Единый кусок суши размером с Большой остров. А может быть, еще крупнее. И я сыграю свою роль в будущем, которое ждет Великий Мауи.

– Какое будущее? – переспросила Калабати, подойдя к нему. – Если уровень воды в Тихом океане так сильно упадет, это будет всеобщим концом!

– Нет, Бати. Не концом. Началом. Началом нового мира.

В этот момент небо озарилось огнем, как будто зажегся факел. На противоположной стороне острова Калабати ясно, как днем, разглядела побережье Лахаина, долину Иао на западе Мауи и остров Ланаи, отделенный протоком. Потом ревущий поток раскаленного воздуха с мелкими осколками промчался, как смерч, у них над головами, дуя в разные стороны, в то время как они с Моки оставались в прохладной тени, защищенные огромным массивом Халеакалы.

– Шива, что же ты делаешь! – воскликнула она на бенгальском диалекте, на котором говорила в детстве.

Вдруг пол закачался и стал уходить у нее из-под ног, а ночная тишина взорвалась глухим ревом, который пронзил все ее тело до самых глубин естества.

Калабати упала и, распластавшись на полу, услышала еле слышный голос Моки:

– Землетрясение!

Он подполз к ней, накрыл своим телом, защитив от ломающихся полок, разбивающихся вдребезги лампочек и статуэток.

Казалось, прошла целая вечность. Калабати никак не могла понять, как до сих пор держатся подпорки, на которых установлен дом. В любой момент они могли рухнуть, и тогда дом покатился бы по склону. Единственный раз в своей жизни, когда Джек одолжил у нее на несколько часов ожерелья и прожитые сто пятьдесят лет разом опустились всей своей тяжестью ей на плечи, она так близко ощущала гибель.

Подземные толчки не прекращались, но стали слабее. Моки отпустил ее, и Калабати вскочила на ноги.

– Пехеа ое?

– Кажется, я в порядке, – ответила она, но не на гавайском.

Они ухватились друг за друга, словно матросы при качке на палубе. Калабати огляделась. Просторная комната была завалена обломками. Везде валялись разбитые скульптуры Моки и сломанные постаменты из лавы.

– О, Моки, твои работы!

– Скульптуры теперь никому не нужны, – сказал он, все крепче прижимая ее к себе. – Это все в прошлом. Я бы и сам их разбил. Разве ты не видишь, Бати? Это начало того нового, о котором я тебе говорил. Вот оно!

Он потащил ее на сотрясающуюся ланаи. Там они облокотились об ограду и стали всматриваться в темнеющую массу Халеакалы, туда, где виднелась его верхушка в ореоле огня.

– Смотри, Бати, – сказал он, указывая рукой в направлении склона. – Халеакала жив! После целых столетий он пробудился к жизни. Ради меня! Ради нас!

Калабати вырвалась из его объятий и метнулась в дом. Несколько раз щелкнула выключателем, но свет не зажегся. Она пробралась между обломками к телевизору, однако включить его так и не смогла. Электричества не было.

– Бати! – воскликнул Моки. – Хеле май. Полюбуйся вместе со мной на Халеакалу. Обитель солнца возродила его пламя! Она зовет нас домой!

Калабати стояла среди обломков, зная, что время, отпущенное ей на спокойную жизнь, подошло к концу, что теперь уже ничего не будет как прежде. Ей стало страшно.

– Это было не просто извержение Халеакалы, Моки, – сказала она, и голос ее задрожал, как пол под ногами. – Случилось что-то еще, более жестокое, чем возрождение к жизни старого вулкана. Настоящая катастрофа.

«Конец света», – подумала Калабати.

Охваченная этим предчувствием, она не могла унять дрожь, и древнее ожерелье покачивалось у нее на груди. Казалось, сам воздух зашелся в крике, обретя облегчение во внезапной насильственной смерти, покончившей с мучениями.

Халеакала проснулся, но что случилось еще? Что именно?

Боль схлынула. Только состояние экстаза не проходило. Ночные чудовища метались над ним в вышине. Своим пробуждением они вызывали в нем страх и тоску.