Ночью Хельги неожиданно вспомнилась Сельма. Ее темно-голубые глаза, то насмешливые, то грустные; волосы, светлые, как выбеленный на солнце лен; белая, как морская пена, кожа, чуть присыпанная смешными веснушками. Сельма, законная супруга и мать законной дочери...

Хельги всё-таки сильно скучал по ним обеим — по Сельме и маленькой Сигрид, — хоть и не очень-то признавался себе в этом, не дело викинга — грустить. А было грустно... Он лежал на широкой скамье ладьи, подстелив под себя волчью шкуру, и смотрел на звезды, такие холодные, неживые, далекие. Вокруг было темно, лишь на крайних ладьях зеленоватым светом горели лампадки — и правильно, незачем привлекать к себе излишнее внимание в глухую темную ночку, в такую, например, как сейчас. Вот уж, действительно, ни зги не видно, не поймешь даже, где ладьи, где вода, где берег, — всё одинаково черно.

Корабли Вассиана Фессалоника пристали к берегу, — попробуй-ка определи ночью, где мель, где порог, где камень. Вот и стояли, дожидаясь утра. Отдыхали, загасив ненужные костры и выставив охрану, которую, по мнению Хельги, вообще не стоило бы выставлять вдоль берега, всё одно ничего не разобрать, вот лучше б оставить часовых на каждом судне. Однако никто здесь его советов не спрашивал, а он сам и не особо-то рвался их давать, больно надо! Сиди себе, голову ничем не заморачивая, окруженный почтением, — милое дело. Сам купеческий староста Вассиан, с подачи Евстафия Догорола, дай боги ему долгой и счастливой жизни, относился к неожиданным попутчикам подчеркнуто вежливо, как к очень важным персонам. Что уж там наплел про них Евстафий, пусть будет на его совести, но почтение оказывали вполне искреннее, даже надоедать стало, когда тебе кланяются по каждому поводу.

Нет, конечно, поклоны — вещь хорошая, но не столько же! Видно, права пословица, что на юге легче гнутся спины. А так, что ж... Хорошая еда, вино, когда пожелаешь, отдельные шатры — это было неплохо, особенно для Ладиславы. Показываться без нужды на людях Хельги ей строго-настрого... не то чтобы запретил, но не рекомендовал. Уж больно сладкая девка, мало ли... Чай, найдутся желающие на этакий цветок. Вон, уже скрипнули доски... и как раз в той стороне, где шатер. Ярл неслышно поднялся со скамьи, прислушался... Ну, так и есть! Кто-то прется. Что ж, придется отвадить непрошеных гостей, только осторожней, не свернуть бы кому-нибудь случайно шею, ни к чему это...

Хельги скорее почувствовал, чем увидел, возникшую у мачты фигуру. Бесшумно сдвинулся влево, нагнулся... и ловким движением перекинул через себя чье-то легкое тело. Положил на скамью, закрывая ладонью рот... потом медленно отпустил, приставив к горлу лезвие кинжала. Сказал, как помнил, по-гречески:

— Говори, кто ты?

— О, ярл... — прошептал нежный девичий голос. — Ты чуть не убил меня.

— Просто я стерегу твой покой, Ладия, — усмехнулся варяг, умышленно назвав девушку так, как ее называли все. И чего ее только понесло из шатра?

— Сон нехороший приснился, да и... надоело там, в шатре, за целый-то день. Ты ведь мне днем выходить запрещаешь.

— Так надо.

— Надо... — Ладислава сглотнула слюну. Ей так хотелось прижаться сейчас к груди молодого ярла, собственно, она за тем сюда и шла, но... Но оробела. Уж слишком неприступным и гордым был этот северный князь.

Князь... Ведь именно так, говорят, звучит слово «ярл» по-славянски. Князь... Или знатный боярин, что в лоб, что по лбу. Ей не ровня. Кто она-то? Простушка с Ладоги, ни знатного рода, ни богатств особых. Бывшая рабыня к тому же. Кто она этому ярлу? Никто. А кем мыслит стать? Женой? Ха-ха! В лучшем случае наложницей... или даже нет — девушкой на один день, вернее, на одну ночь. Да пусть бы и на одну ночь!!! О, Велес, о, Мокошь, о, Род с рожаницами, да что же она такое думает? Да разве приличны такие мысли девушке? И тем не менее...

Осторожно приподнявшись на скамье, Ладислава придвинулась к ярлу, так близко, что почувствовала щекой его дыхание. Сердце ее билось столь громко под тонкой туникой, что, казалось, слышно на всю ладью, на весь берег, на всю реку. А он... Как сидел, так и сидит! Бесчувственное полено.

Позади них, на носу судна, послышалось чье-то бормотание и тяжелые шлепающие шаги.

— О, Господи, не видно-то ничего, хоть глаз выколи, — вполголоса пробормотал идущий, и Хельги узнал Никифора. Затем вдруг раздался шум падающего тела и приглушенный крик, — видно, монах споткнулся-таки о скамью или брошенные весла, хорошо хоть не свалился с ладьи в воду.

— Что ты ищешь здесь во тьме, Никифор? — сдерживая смех, поинтересовался варяг.

— О! Тебе тоже не спится, ярл? А я ведь так и знал. Специально иду к тебе — настал момент поговорить с тобой о Боге.

— О, только не это, Никифор, — расхохотался ярл. — Ты ведь знаешь, я закоренелый язычник, хотя и с уважением отношусь к чужим богам...

— Ты просто не знаешь истинного Бога! — на ощупь пробираясь к скамье, с воодушевлением произнес монах. — Тебе ведь наверняка никто о Нем не рассказывал. Хочешь сказать, что ты и раньше видел проповедников? Да, допустим, видел. Но ты же их не слушал! Ой, кто это с тобой? Неужели...

— Да, это я, Никифор. — Ладислава засмеялась. — Хотела кое о чем порасспросить ярла.

— Так спрашивай, я подожду.

— Потом, — отмахнулась девушка. — Пожалуй, пойду-ка лучше спать. — Она поднялась на ноги.

— Осторожнее, Ладия, — предупредил Хельги. — Ладья узкая.

Ничего не ответив, Ладислава исчезла в шатре и повалилась на жесткое ложе, глотая соленые слезы. Упырь, а не ярл...

А Хельги в этот момент думал о ней, думал, несмотря на все запреты, что поставил сам себе. Да, Ладислава была весьма красива и... желанна! Ярл чувствовал, что и девушка ответила бы ему взаимностью, но... Но слишком многим она была обязана ему! А это не очень хорошее дело — воспользоваться благодарностью девушки в своих личных похотливых целях. Не благородно это. Не пристало викингу. Хоть и не из племени фьордов эта златовласая красавица Ладия, не своя. Но и не чужая. Да и не закончен еще поход, еще много придется пережить ей, и тут задача для Хельги-ярла — уберечь, помочь, защитить. А как же иначе? Ведь это же он предложил девушке вернуться на родину, поехав с ним и с его друзьями. Предложил — значит взял на себя ответственность. Поэтому и гнал от себя молодой ярл мысли о прекрасной славянке, которые всё-таки появлялись... Да и Сельма бы это восприняла как должное, в конце концов, иметь и жен, и наложниц — в обычае викингов, все так живут, жили так и родитель Хельги, Сигурд, и Торкель-бонд, отец Сельмы.

Погруженный в свои мысли, Хельги не слышал то, что тихо говорил Никифор, лишь улыбался краешком губ, поглядывая в сторону кормы, туда, где находился шатер Ладиславы. А Никифор, увлекшись, уже больше не говорил о Боге, а читал стихи Касии, знаменитой поэтессы-затворницы, с коими познакомился еще в бытность свою в Константинополе. Хорошие стихи писала Касия, не только Никифору они нравились, но и многим, в том числе и покойному императору Феофилу. Особенно эти строки:

Высоко-высоко над степью летел коршун. Высматривая добычу, покачивал расправленными крыльями, темными, серовато-песочными, чуть светлеющими на концах. Из таких перьев получается неплохое оперение для стрел, ничуть не хуже, чем от крыла ворона. Далеко внизу проплывали голубые травы, зеленые дубовые рощицы, темно-синие, поросшие колючим кустарником овраги. В небе сияло солнце, и Днепр блестел в его свете широкой дорогой — дорогой ладей. По правому берегу его тянулись высокие кручи, дикие и бесформенные, словно неведомый великан-пахарь вздыбил черную землю гигантским оралом, левый берег был покат и низок, кое-где зарос камышом, а где-то желтел песчаным жарким пляжем. Дальше, до самого Дона, тянулись бескрайние степи, с пряными травами, полудикими табунами и горьковатым запахом полыни. В степи, среди трав, медленно двигались повозки и всадники.