треплешься?! Может, ошибка?! Еще раз набираю — то же, еще — то же!!! А вушах уже сверлит от этого зуммера, в глазах мельтешит от мигания всех этих табло, лампочек, экранной надписи… Еще раз длинные гудки! Ну, слава Богу!

— Ал„-о, — сонно протянул голосок, который никак не принадлежал Алику.

— Алика! Алика, пожалуйста! Альберта Семеныча! — заорал я.

— Ошиблись номером, — тихонько подсказал Алик, но я его услышал.

— Здесь такой не проживает, перезвоните, пожалуйста… — сказал голосок, и мне, словно серпом по шее, полоснули короткие кусачие гудки…

— Сволочь! — Я швырнул трубку, заревел и полез под пульт. Будь что будет! Сидя там, трясясь от вибрации и страха, я хныкал помаленьку и ждал взрыва. Его все не было, и я вдруг вспомнил, что по телефону можно позвонить не только Алику… «Там же телефон шефа! Под плексигласом на передней панели! Плевать мне на Алика, его кожан и „Мальборо“, если он сволочь, то и я тоже буду… Взрываться за „Мальборо“ я не подписывался!» — выпрыгнув из-под пульта, опять подскочил к телефону. «Игорь Сергеевич, 706-45-12», — прочел я под плексигласом и торопливо стал набирать номер. Трубку сняли тут же, будто шеф ждал этого звонка:

— Слушаю вас!

— Игорь Сергеевич! — выпалил я в трубку. — Установка! Критический режим!

— Это кто? Где Корзинкин?! Лопухин, как вы туда попали?!

— Неважно это! Я даже уйти отсюда не могу! Дверь заблокирована!

— Что за чушь?! Там сто лет нет никакой блокировки!.. Ну ладно, это не важно! Вы соображаете что-нибудь в машинах?

— Ничего! — взвыл я самым дурным голосом.

— Тогда все совсем просто. Пройдите в проход между шестым и седьмым блоками и обесточьте установку. Там, в жестяном шкафчике, такой большой выключатель, черный. Потом подойдете к телефону и доложите мне.

Я помчался к указанному месту и повернул выключатель. Щелчок — и стало темно. Разом все технические шумы пропали, только в темноте, там, где располагался бокс, что-то булькало и хлюпало. Слышалось также журчание жидкости, лившейся куда-то на пол.

Ощупью я добрался к телефону и сказал в трубку, где слышалось тяжелое дыхание Игоря Сергеевича:

— Я все выключил.

— В темноте сидите?

— Ага…

— Дыма, гари не чувствуете, огня не видно?

— Гарью немного пахнет, но огня не видно. Только что-то на пол течет…

— Это не страшно, — успокаивая не то меня, не то себя, произнес Сергеич,

— ничего токсичного у нас вроде бы не было… Темноты не боитесь?

— Нет, — ответил я, — не боюсь…

Это была правда. После того, как чуть не взорвешься, чего бояться!

— Тогда ждите, — ободряюще сказал шеф, — попробую такси поймать…

Я повесил трубку и сел в кресло. Теперь оставалось только сидеть и дожидаться. Детектив, само собой, в этой темнотюге не почитаешь. Первые несколько минут, пока унимался страх, все было ничего. Это был еще тот страх

— страх перед бешеной установкой. Но когда он прошел, то начал наползать другой — перед темнотой и тишиной. Насчет тишины я, конечно, вру. Боялся я не тишины, а тех звуков, которые слышались от установки. Оттуда доносилось журчание и бульканье, а кроме того — странное бурчание. Журчание, бурчание и бульканье вроде бы постепенно стихали, но сквозь них уже несколько раз проскакивали какие-то совсем другие, шуршаще-шевелящиеся звуки. Вот эти-то звуки и нагоняли новый страх, потому что неприятно, когда что-то в пяти метрах от тебя ворочается и шуршит, да еще там, где никаким живым существам быть не полагается…

Телефон молчал. От установки слышалось гулкое «кап-кап-кап» и все то же шевеление. Потом что-то бухнуло, будто кто-то долбанул кулаком по железному листу…

— Кто там?! — рявкнул я.

Крикнул громко, а зал был большой, даже эхо отозвалось. Вместо ответа опять что-то гулко бухнуло. Потом еще и еще. Кто-то, должно быть, ломал установку. Может, там диверсант пролез? Хоть мысль была дурная, но я от нее никак не мог избавиться. Стало еще страшнее. Диверсанты, когда идут на дело, обычно бывают с пистолетами или хотя бы с финками. Это я хорошо знал, слава Богу, не первый год в кино хожу… Он меня живым оставлять не будет, если уж я разорался. Подберется в темноте и — чик! Одному-то мне с этим типом не справиться, уж больно крепко он бухал, здоровый, наверное…

И все же лучше при свете загнуться от бандитской пули или взорваться вместе с установкой, чтоб врагу не досталась, чем сидеть и подыхать от страха — так я решил! По-тихому пролез к (выключателю и повернул его. Стало светлее. Загудела ЭВМ, но тарахтения и вибрации установки слышно не было. Экран засветился, и на нем черным по белому было написано: «Установка отключена». Тут же, пока я еще не очень удивился, раздался звонок по внутреннему телефону.

— Как у вас там дела, Лопухин? Все в темноте сидите?

— Нет, Игорь Сергеевич, я свет включил. Только установка не работает.

— Правильно, что не работает. А машина?

— Машина работает, телевизор показывает.

Сергеич там, у себя, хихикнул и сказал:

— Это, товарищ Лопухин, не телевизор, а дисплей главным образом. Ну и что он показывает?

— «Установка выключена», — прочел я.

— Хорошо, значит, сработало… Скоро мы вас освободим. Я тут пожарников и охрану поднял. За этим мерзавцем Корзинкиным поехали, я ему устрою тринадцатую зарплату! Если в машине хоть что-нибудь полетело — весь ремонт за его счет! Да я его под суд отдам как вредителя!

Я подумал, что и мне достанется, но спрашивать, что мне будет, не стал.

— Как вас зовут, Лопухин? — спросил Игорь Сергеевич. Он этого не знал, оказывается!

— Вася…

— Вы, Вася, потерпите еще немного. Охранники ничего не знают о блокировке двери. Это какое-то очень древнее устройство, чуть ли не сороковых годов. Оно по идее должно быть отключено от сети, поэтому сработало неведомо как. Бронеплита солидная, так просто ее не сдвинешь. Но вы не переживайте, все будет хорошо… Кстати, вы бы не могли оказать мне одну услугу?

— Пожалуйста, — ответил я.

— Переключите дисплей на седьмой диапазон.

— Это там, где наклейка «Телекамера бокса», да?

— Да-да, именно там! Посмотрите-ка, во что превратился клочок бумаги, который там был…

— Сейчас, — сказал я, положил трубку на столик и переключил дисплей на седьмой диапазон…

— А-а-а-а! — заорал я от страха и неожиданности так, что Сергеич услыхал через трубку, лежавшую в полуметре от меня.

— Что случилось? — обеспокоено пискнула трубка.

— Там… там… — лязгая зубами, провякал я, — там рука… живая!

ЧУДО

— Так, — строго сказал Игорь Сергеевич, — вы убеждены, что она живая?

— Па-пальцы… шевелятся, — заикаясь, как дефективный, и все еще стуча зубами, сообщил я.

— А кровеносные сосуды пульсируют? — пристал шеф.

— Не вижу, — сознался я, — темно… Только силуэт видно.

— Включите подсветку бокса, седьмой тумблер, крайний слева.

— Я уже знаю…

— Вы что, уже включали подсветку раньше?! Ну, что вы молчите?!

— Включал, — сказал я наконец, — за полчаса до того… Только я обратно выключил!

— Какое время при работе установки в боксе был свет? — спросил Сергеич, точно следователь у преступника.

— Несколько минут, — промямлил я, — я испугался… Там все цифры с этого вашего дисплея побежали, а еще машинка печатная застучала… И когда обратно свет выключил, тоже стала печатать и цифры сменились…

— Ладно, — перебил меня шеф, — включайте подсветку!

С осторожностью, словно бы до самой ядовитой гадюки, я дотронулся до тумблера. Изображение на экране стало намного четче и ярче.

Рука была самая обычная, пятипалая, здоровенная лапища, которой, если сожмешь в кулак, можно так чухнуть, что не обрадуешься.

— Ну, пульсируют вены? — нетерпеливо прогундосил шеф из трубки.

— Вены надутые такие… — сказал я и снова взглянул на экран. Рука на моих глазах сжалась в кулачище и метнулась прямо в объектив камеры. Тут же со стороны бокса долетел очередной глухой удар…