— Если понадобится няня, нажмите синюю кнопку, для сестры — красную. — Японочка указала на щиток у изголовья кровати. — Сегодня немного поскучаете, а завтра кто-нибудь подселится.

— Честно говоря, я бы не хотела никакой компании, — призналась Айка, когда сестра ушла.

— Ну, голубушка, потерпи уж, — сказала Ирма со вздохом, раскладывая по ящикам тумбочки туалетные принадлежности, стопку тетрадей, пакеты с фруктами. — Захочешь уединиться, выедешь в парк. Ты же видела: спуститься вниз не проблема. А парк, хоть и молодой, но замечательный: аллеи, беседки, есть и совсем дикие уголки.

Палату заселили только на третий день. Соседками Айки оказались толстушка из Полтавы Шура Зубко и две венгерки — Кинга Халас и Габриела Ковач. Айка была самой младшей. Старшей, Габриеле Ковач, исполнилось тридцать. Все четверо были лежачими, а Габриела и Шура пока не могли даже сидеть.

Корпус был отстроен недавно, ещё пахло свежей краской, и новосёлы сразу ощутили себя хозяевами. Многим предстояло жить здесь не месяц и не два.

Через неделю санаторий превратился в многоликий шумный дом, странный и непривычный для постороннего глаза. По вечерам инвалидные коляски заполняли санаторский парк, собирались вокруг игральных столиков, окружали шахматную площадку.

Айке долго не хотелось покидать палату. Кинга уже перезнакомилась со всеми. Она с трудом заставляла себя трижды в день выезжать в столовую, и хотя ничем не отличалась от окружающих, чувствовала себя в новой среде неловко.

Удручающе действовала на всех замкнутая, угрюмая Габриела, но постепенно девушки привыкли к тому, что она часами лежит, уставясь в потолок, вероятно, заново проживая в мыслях прошлое. Заболела она три месяца назад — «БД» все ещё давал неожиданные всплески, хотя против него уже была выработана вакцина.

Габриелу не утешали, зная, что слезливые поглаживания по голове будут только раздражать. Желая облегчить её состояние, нянечки и сестры откликались па любые её капризы. Вопреки режиму она просила не завозить её с балкона даже в самое пекло. Ей хотелось одиночества. В Кечкемете у неё остались двое детей и муж. Вероятно, она мысленно прощалась с ними, хотя чуть ли ни каждый день, громыхая костылями, санаторский почтальон француз Мишель приносил ей письма. Зато Кинга в отличие от Габриелы то ли по молодости, то ли из-за характера была неунывающей хохотушкой. С быстрыми чёрными глазами и цыганскими волосами, распущенными по плечам, она не производила впечатления больной, вмиг обзавелась множеством знакомых в других палатах и любила рассказывать разные истории, анекдоты и санаторские сплетни. Весёлость её раздражала лишь Габриелу, но Шура и Айка с любопытством выслушивали её болтовню. Особенно, когда та рассказывала о своих прошлых приключениях.

— Будто знала, что со мной несчастье случится: успела трижды побывать замужем, — сказала Кинга с грустным хвастовством.

— А мальчик от какого по счёту мужа? — угрюмо поинтересовалась Габриела.

— От третьего. Как родила его, так вскоре и сплавила к свекрухе — пусть забавляется, коль сынок её такой прыткий. Впрочем, мужья у меня были что надо. Все трое — как с икон списаны: высокие, статные, я каждому до плеча еле доставала. Первый — кинорежиссёр. Казалось бы, что я ему — детдомовская недоучка. Мало актрисулек, что ли? Но он так понравился мне, что как увидела, — сразу решила — женю на себе. А уж если я решила, так оно и будет. В то время я работала в кечкеметской больнице санитаркой. Познакомились мы с Андрашом в парке. Я возьми да и представься ему студенткой мединститута, а в больнице, мол, практику прохожу. Наврала ещё, что на пианино играю. В первые дни знакомства перед его приходом ставила на проигрыватель какой-нибудь фортепьянный концерт, а услышав его звонок в дверь, хлопала крышкой пианино, — взяла в доме быта напрокат, — будто и впрямь играть умею. Словом, корчила из себя черт-те что. Он все просил что-нибудь при нем исполнить. А я то палец забинтую — вроде как порезалась, то ещё какую отговорку найду. Словом, вскоре разгадал он мои хитрости, но все равно женился. А разошлись из-за его скупости — даже цветы ни разу не преподнёс.

Габора в дискотеке подцепила. Правда, я не любила туда ходить, — как на ярмарке себя продаёшь, да ещё и краснеешь оттого, что не всегда покупают. На белом танце я обвела зал глазами и выбрала самого красивого парня. Очень он удивился моей смелости, подмигнул дружкам, и потом, танцуя со мной, перемигивался с ними. Ах так, разозлилась я, непременно тебя заарканю. Притворилась в тот вечер легкодоступной, курящей и вообще стервой. После танцев эдак небрежно говорю: «Буду не против, ежели проводите меня». У него челюсть так и отвисла. Словом, заинтересовался моим нахальством. Тут я возьми, да и возведи между ним и собой неприступную стену, будто во всем Кечкемете нет женщины более недосягаемой, чем я.

Ну, а за третьего вышла потому, что соседи заклевали — беременная, а не расписана. Я бы и не расписывалась — он моложе на четыре года, мальчишка. Но вдруг вильнул в сторону. Задело это меня, вот и приструнила тем, что сказала: «Ты никогда не нравился мне, просто хотела ребёнка, а ты был бы мне обузой». У него же чертовское самолюбие — немедленно потащил в загс.

— Ну и пройдоха же ты, — откровенно возмутилась Габриела.

Но Кинга и в этот раз не обиделась на неё, лишь негромко рассмеялась.

— А знаете, — перевела она разговор на другую тему, — вот присматриваюсь я к людям и прихожу к выводу, что человек по сути своей одинаков, родился ли он в бамбуковой хижине или на тридцатом этаже небоскрёба. Все ждут и хотят любви, мечтают о чем-нибудь удивительном.

— Все это ужасно, — вновь возмутилась Габриела.

— Что именно? — вскинулась Кинга. Она собиралась в парк и наводила вечерний марафет: пудрилась, подкрашивала брови и ресницы.

— Кому ты желаешь здесь понравиться? — безжалостно спросила Габриеле.

Кинга продолжала молча возиться с косметикой.

— Представь, влюбишься в какого-нибудь спинальника или он в тебя. И что из этого получится?

— Жаль, отсюда тебе не виден вечерний парк. Знаешь, сколько уже здесь влюблённых? Молодые ведь.