Класс взорвался хохотом. Дети катались по столам, тыча в Юка пальцами, давясь смехом и повторяя: «Привет со звёзд! Привет со звёзд!»

— Между прочим, — выкрикнул Юк, — я уже получаю этот привет! Со звёзд!

Класс смолк в недоумении.

— Да, получаю, — с вызовом повторил Юк, оглядывая детей. — Мне… мне надоело быть карликом!

Наставник подошёл к нему, морщинистой рукой приподнял его подбородок и заглянул в глаза.

— Мальчик, — свистящим голосом сказал он. — Ты тяжело болен, тебе надо лечиться.

— Я здоров! — выкрикнул Юк, увёртываясь от его костлявых пальцев.

— Тогда ты смутьян и должен отбыть наказание в карцере! — хрипло отпечатал Наставник, приложил к губам свисток, подвешенный верёвочкой к шее, и свистнул.

Дверь класса распахнулась, на пороге выросли два привратника, отличающиеся от учеников и других альфантцев лишь жёлтыми ромбиками на рукавах. Они схватили Юка, поволокли по коридору и бросили в тёмный чулан, где он просидел три дня. За это время он сочинил ещё несколько стихотворений, два из которых были посвящены Айке. Прислушиваясь в темноте к шорохам тараканов и крыс, он пытался представить земные страны, о которых рассказывала Айка, и ему было удивительно приятно, когда это удавалось.

Вышел он из чулана совсем другим человеком. Просыпаясь по утрам, Юк теперь испытывал тёплую тоненькую боль под сердцем при взгляде на стареющее лицо матери и усталые глаза отца. Оказывается, можно любоваться соседской девочкой, как растущим под окном деревцем и летящими в небе пушистыми облаками. С каждым днём он становился иным. Ему хотелось поведать об этом отцу, но он не мог найти слов, выражающих то, что происходило с ним. Даже Наставников ему было жаль при мысли, что каждый из них не вечен. Он точно знал — подобное чувство не испытывал никто из окружающих, даже его родители, хотя и заботились о нем. Оно было принесено из звёздной дали тихим Айкиным голосом, который он любил больше всего, и когда слышал, наполнялся энергией действия.

Хотелось чьего-то понимания. Попробовал объяснить отцу, что с ним, тот тревожно выслушал и, вздохнув, сказал: «Честно говоря, я плохо разбираюсь, о чем ты говоришь, что переполняет тебя». Тогда Юк разозлился и выкрикнул: «Если я попаду под машину или со мной ещё что-нибудь случится, у тебя будет болеть сердце? Слезы покатятся у тебя из глаз?» Отец пожал плечами: «Не знаю. Вероятно, нет. Мне нравится, что ты растёшь не похожим на своих сверстников, но я не понимаю, почему это мне по душе». — «Так вот, — Юк смахнул с ресниц влагу, — я теперь не только ни на кого не похож, я совсем другой. Если что-нибудь случится с тобой или матерью, я могу умереть от горя. У меня щиплет в глазах, когда я вижу, как старушка-соседка еле передвигается на своих распухших ногах. Спешу помочь ей дойти до дома, но она испуганно отшатывается от меня. Мне стало жить труднее, но интересней». — «Бедный мальчик, что же теперь будет с тобой?» — «Ничего. Просто я уйду отсюда в горы Догиры. Может, там все по-иному?»

Он убегал в парк и лежал у ручья, положив руку на сердце, чувствуя, как оно бьётся живой птицей. С каждым днём этой птице все тесней становилось в клетке. «Скоро придёт зима, — печально думал он, — и опять над городом поднимется стеклянный Колпак. Хотя он и прозрачен, все равно небо не будет таким синим, потеряют окраску и облака. А где-то за пределами Колпака будут происходить неведомые, удивительные события, в то время как по улицам по-прежнему будут мчаться одинаково серые авто, а по тротуарам спешить одинаковые люди в одинаковых одеждах, чтобы перед сном с удовольствием сказать себе: „Хорошо, что опять ничего не случилось“. „Да ведь я живу среди слепых!“ — пришло ему однажды в голову, и он заплакал от бессилия. Но что мог сделать один зрячий среди слепцов? Кто поверит ему, что даже на Альфанте, не только в космосе, есть другие города, в которых живут иные люди, не такие однообразные и скучные? А где-то за облаками, в неизмеримой дали, живёт друг, разбудивший его от дурной спячки. Если бы Айка умела прилетать по его зову! Впрочем, тогда ей пришлось бы оставить свою планету навсегда, потому что Юку теперь хотелось её постоянного присутствия.

Айка пришла в полдень четвёртого дня его путешествия. Точнее, появился её голос, она же оставалась невидимой, что всегда печалило Юка.

— Наконец-то! — воскликнул он, услышав её обычное: «Здравствуй, Юк! Как поживаешь?»

И он рассказал, почему решился на столь рискованное путешествие.

— Если бы Наставник услышал мои новые стихи, он отправил бы меня в резервацию. А где ты была так долго?

Айка рассказала о своём путешествии на Эсперейю. Юк слушал её заворожённо, и ему казалось, что она придумывает на ходу волшебную историю.

— Однако на Эсперейе я — простой соглядатай, а с тобой у меня контакт, поэтому я должна помочь тебе. Этот лес может вывести лишь в другой город, в точности похожий на Осоко. Если бы можно было взять тебя с собой! — И она виновато подумала о том, что зря растревожила Юка земными рассказами.

— Не кори себя, — догадался он о её мыслях. — Все равно я был бы другим. Отец давно заметил, что моё лицо очень изменчиво и меня легко отличить от других мальчиков. А когда на прошлой неделе я стоял в общей шеренге по случаю праздника Автоматики, Главный Наставник, обходя строй, подозрительно задержался возле меня. На следующий день классная Наставница сказала, что я недостойно мыслю, поэтому следы моих мыслей изменяют лицо. «Посмотри в окно! — сказала Наставница. Я взглянул на улицу и увидел серый поток одинаковых автомобилей. — Видишь, никто не выделяется, все едины. В этом единстве наша мощь. Это лишь в природе, которую нам удалось если не победить, то отделить от себя, существует многообразие видов и форм растений, животных. А в человеческом обществе все едино».

Тут я опять не сдержался и проговорился о том, что вовсе не везде так и что это не лучший вариант общества, когда оно состоит из физических и духовных близнецов. Я рассказал о Земле, о тебе, Айка, и Наставница была так поражена и возмущена моим рассказом, что запретила кому-либо повторять его, смотрела на меня с брезгливым испугом и сожалением.