— Ну? — Он смотрел на неё с гневом. Глаза стали большие, будто не вмещая скопившиеся чувства.

«Бешеный какой-то, — опасливо подумала она. — Такого с ним ещё не было». Как можно спокойней спросила:

— Что с тобой?

Гали вдруг обмяк и присел на кровать. Губы его подрагивали, и она испугалась, что он заплачет. Всегда аккуратно выглаженный, сейчас он был какой-то расхристанный, небритый, глаза воспаленно блестели.

— Если ты отвернёшься от меня, я сотворю глупость, — сказал он, крепко сжимая её запястье. Рука его была горячей и твёрдой. Айка поняла, что ему требуется поддержка, а может, и защита.

— Что случилось, Гали?

Лихорадочным, почти больным взглядом он всматривался в Айку, решая, перекладывать ли на неё груз свалившейся напасти.

— Я как-нибудь… не сейчас, — со вздохом сказал он, достал из брючного кармана перочинный нож и стал чистить яблоко.

— Гали, когда я была маленькой, мне часто снился один и тот же сон: будто стою на краю обрыва и боюсь шевельнуться. Мама зовёт меня, но я не смею посмотреть в её сторону, потому что земля под ногами осыпается и мне грозит опасность слететь в пропасть. А ступить шаг назад тоже не могу — за спиной кто-то грозный и страшный. И тогда, знаешь, что я делаю? Отрываю ноги от земли и лечу на мамин голос. К чему это я? Чтобы ты знал: когда у тебя какая — то безысходность, — лети ко мне.

— Я и прилетел.

— Тогда рассказывай, что стряслось.

— Айка… — Он замолчал, разрезал яблоко, протянул половину ей. — Стоит мне захотеть, Айка, и моя судьба может круто измениться. Я буду жить в прекрасном доме, плавать на баркасе, расстанусь с общежитием и превращусь в человека с достатком, без забот о хлебе насущном.

— Женишься, что ли? — Она почувствовала, как сердце ухнуло вниз и скептически заметила себе: «А тебя это здорово задело».

— Могу и жениться, — сверкнул он зубами. — Собственно, ради женитьбы и пошёл бы на все. Там прекрасный сад, в двух шагах море. Там ты быстро встанешь на ноги, я не дам тебе залежаться. Словом, если решусь на это — лишь ради тебя.

— Какой дом? Чей? Зачем мне это?

— Ты ведь не думаешь всю жизнь пробыть в санатории?

— Нет, конечно, по мы с матерью собираемся переехать сюда.

— Многие хотят жить здесь. Не думай, что это просто… Хотя… Запутался я. — Он щёлкнул ножом и сунул его в карман. — Между тем, решать надо сегодня.

— Не нравится мне все это, — сказала она. — Ты чего-то не договариваешь.

— Впрочем, ерунда. — Он вскочил, пригладил пятернёй чуб и деланно бодрым тоном соврал: — Всю ночь зуб болел, не выспался я, оттого и эти бредни… Не бери в голову, это я так… Пофантазировал немного. — Его лицо внезапно обрело спокойствие и даже некоторую весёлость. Такая перемена не укрылась от Айки, но она не стала досаждать ему расспросами, лишь поинтересовалась, что с Орликом.

— Дед обещал дать на воскресенье.

— Что-то с тобой случилось, — вновь не удержалась она.

— Ничего, Айка, все будет ладом, — подмигнул он и с лихим свистом покатил кровать в палату.

Он положил в рюкзак взятые у Батиста книжки, затолкал туда подаренные им свитер, брюки и сандалеты и высыпал тюбики форты. Можно было передать рюкзак Пашкой, но хотелось самому высказать Батисту в лицо все, что думает о нем. Хорошо, что побывал у Айки: будто очнулся от дурного сна и стыдом опалило. Разве приняла бы Айка такой гнусный дар, будь даже у Батиста, как в раю? А каково самому жилось бы с нечистой совестью? Нет, уж лучше скитаться по общежитиям и ходить на своих двоих, чем стать пресмыкающимся. Как же так получилось, что готов был уступить этому мерзавцу?

Оказывается, не так трудно заманить его в сети, нет в нем твёрдой основы, душа податливая, как пластилин, и каждому вольно оставлять на ней отпечатки. Ничего, тем более ценны его усилия противостоять дурному влиянию. Сколько он уже одержал таких вот небольших побед над собой. И все-таки чья-то возможность хоть на миг скрутить его волю тревожила.

По пути к Батисту не покидало странное ощущение присутствия Айки. Надо бы сказать ей о том, что пришло сейчас в голову: когда-нибудь в Интернополе будут врачевать не тело, а души. Учёные придумают фантастический рентген, по снимкам которого можно будет определять душевные изъяны и аномалии. Пока же надо самому находить в себе червинки и безжалостно удалять их. Куда благополучней сложилась бы его судьба, не потеряй он так рано родителей. Зато изучил такую подноготную жизнь, о которой Айка и не подозревает. Ей ли, выросшей в стерильных домашних условиях, понять его внезапный порыв обрести наконец свой угол, пусть даже под крылом у стервятника? Что знает она о той, подтачивающей нутро неопределённости, которая сопровождала его в период бегства из дому? А известны ли ей внезапные порывы плоти, разрушающие любой довод рассудка?

Думать об Айке было хорошо и грустно. Ни к одной девчонке не испытывал он ничего подобного. Порой Айка казалась собственным ребёнком, перед которым он нёс ответственность за свои поступки. Любовь ли это, когда хочется не сграбастать в охапку, крепко прижав к груди, а защитить от неведомой опасности, утешить и неоскорбительно пожалеть? Знала бы Айка причину его сегодняшней лихорадки…

В продмаге, где он работал, с ним давно заигрывала грудастая, крутобедрая Раиса из мясного отдела. Лет на семь старше его, разведёнка, она постоянно была отягчена неутолённой женской истомой и всякий раз, оказываясь рядом, как бы невзначай прижималась к нему то плечом, то грудью, а порой и откровенно давала понять, что не прочь стать его подругой. С неудовольствием замечал, что его бросает в жар от близости Раисы. Вчера, когда он сгрузил в отдел очередную партию кур, она выбежала за ним в коридор и пригласила в гости «на чай».

Потому-то с утра и не брит. Подманула его Раиса своей женской силой так, что на всю ночь потерял рассудок. К Айке примчался, как за спасением, с ненормальным желанием устроиться у Батиста, чтобы разом покончить со всякой двойственностью. Как ни цепки были объятия Раисы, душа его ни на минуту не расставалась с Айкой, его будто расщепили надвое, и он уже не принадлежал себе. Слишком велико было несчастье Айки, чтобы можно было и в дальнейшем позволять себе такие предательства, о которых она, будучи проницательной, догадалась бы. Но сможет ли он быть всегда верным ей? Не осквернил ли минувшей ночью их отношения? «Понимаю, отчего ты плачешь, — сказала Раиса, когда он, сгорая от стыда и муки, уткнулся губами в её мягкое плечо. — Ты думаешь о той санаторской девочке. Я давно знаю, что ты ходишь к этой несчастной». Его будто ударило током, слезы вмиг высохли, он сел и с ненавистью бросил в холёное Раисино лицо: «Это кто несчастный — Айка? А в чем твоё счастье? Уж не в том ли, что валяешься с кем попало?» — «И в этом, — усмехнулась Раиса, спуская с кровати полные коротковатые ноги. — Чего взбеленился? Жизнь возьмёт, уже берет своё. Слишком хорошо я изучила вашу мужицкую породу, чтобы думать иначе. Вряд ли ты осчастливишь эту девочку, скорее наоборот, принесёшь ей лишние страдания».