Впрочем, все на свете можно объяснить с научной точки зрения.

Но научное объяснение, хотя и действует немного успокоительно, все равно в настоящий момент ей ничем не поможет.

Легко сказать себе, что все в мире имеет свою логику и все взаимосвязано, но не так легко управлять событиями. Не так легко управлять даже своими мыслями, которые то возникают вдруг из тайников памяти, то прячутся вновь, словно юркие ящерицы, выглядывающие из своих норок.

Например, мысль о Мирне Рандольф, подумала Джоанна. Эта мысль как змейка проползла, у нее перед глазами. Другие мысли мелькали словно ящерицы.

Боязнь открытого пространства… А ведь она всю свою жизнь провела словно в ящике. Да, в ящике с игрушечными детьми, с игрушечными слугами, с игрушечным мужем.

Нет, Джоанна, что ты такое говоришь! Как можно быть такой глупой? Твои дети вовсе не игрушки. Они живые, настоящие.

Дети настоящие, и повар тоже настоящий, и служанка. Агнес, и Родни тоже настоящий. Наверное, это я сама игрушечная жена, игрушечная мать.

Ох, это ужасно! До какой чепухи можно додуматься, когда совершенно нечего делать! Может быть, снова почитать стихи? Надо обязательно припомнить что-нибудь успокаивающее.

И во весь голос, с подчеркнутым пылом, она продекламировала:

Цветущею весной я скрылась от тебя…

Но что было дальше, она никак не могла припомнить. Впрочем, она и не хотела вспоминать. Этой строки вполне достаточно. Она объясняет все, не правда ли? Родни, думала Джоанна, Родни… «Цветущею весной я скрылась от тебя…» Но только, думала она, сейчас не весна, сейчас ноябрь.

Внезапная мысль ослепила ее: Родни как раз и говорил об этом, в тот самый вечер!

Здесь была какая-то таинственная связь, какой-то ключ, ключ к некой загадке, которая еще ожидала ее, скрываясь в тишине пустыни. Что-то такое ожидало ее, от чего она захотела уйти, – теперь Джоанна поняла это окончательно.

На как уйти от собственных мыслей, которые словно юркие ящерицы снуют туда и сюда?

Как много оказалось вещей, о которых ей нельзя думать, если только она хочет сохранить душевное равновесие. Это и Барбара, и Багдад, и Бланш. (Все на Б, как забавно!) И Родни, уходящий по перрону вокзала Виктория, и Эверил, и Тони, и Барбара – они были так невежливы с нею!

В самом деле – Джоанна почувствовала – раздражение на саму себя – почему она так и не смогла найти для своих мыслей более приятный объект?

Ведь так много приятных воспоминаний хранит ее память! Много, очень много…

Например, ее подвенечное платье, такое красивое, из великолепного шелка цвета устричной раковины… Эверил в колыбельке, вся завернутая в муслин, завязанная розовой лентой с огромным бантом, такая миленькая, такая послушная! Эверил всегда была послушной девочкой, вежливой, с хорошими манерами. «Они у вас прекрасно воспитаны, миссис Скудамор». Да, Эверил была чудесным ребенком – в обществе, по крайней мере. в домашней жизни она была не такая, постоянно не соглашалась, спорила, и ещё этот ее непокорный, недоверчивый вид… Она всегда смотрит на вас, словно спрашивает, чего вы добиваетесь на самом деле! Нет, послушные дети смотрят на свою мать совсем по-другому. А в остальном – она прекрасный ребенок в полном смысле этого слова. Тони на людях тоже выглядел вполне приличным, послушным ребенком, хотя дома был неисправимо неучтив и невнимателен. По-настоящему трудным ребенком в их семье была Барбара. Из-за любого пустяка она закатывала истерику и обливалась слезами.

А в общем все они были очень милыми, хорошо воспитанными детьми.

Очень жаль, что дети вырастают и из милых и послушных крошек превращаются в несговорчивых, неприветливых грубиянов.

Но не надо об этом думать. Лучше вспоминать о них, когда они были маленькими. Вот Эверил в танцклассе, в своем миленьком розовом платьице. Вот Барбара в чудесной вязаной юбочке. Тони в вишневого цвета отлично сшитом детском комбинезончике, который скроила для него мастерица на все руки служанка Нэнни.

Наверное, можно было подумать и о чем-нибудь другом, а не только о том, какую одежду носили дети, усмехнулась про себя Джоанна. Например, о том, что они говорили ей, какие приятные слова, когда были чем-нибудь обрадованы. Минуты их детской ласки, их сыновней и дочерней любви и почтительности. Были такие минуты?

Но сколько было принесено им в жертву! Сколько они с Родни сделали для детей!

Вдруг еще одна ящерица показала головку из своей норки, еще одна быстрая непрошеная мысль мелькнула в голове у Джоанны. Она вспомнила один из разговоров с Эверил. Девочка была с нею очень вежлива, рассудительно отвечала на вопросы, но то, что Джоанна услышала от нее, повергло ее в ужас.

– Мама, а что ты, собственно говоря, для нас сделала? Может быть, ты нас купала собственными руками?

– Нет, я не купала вас, но…

– Может быть, ты готовила нам обед или причесывала нас? Нет, все это делала Нэнни. Она укладывала нас в кроватки, а утром будила. Ты не чинила нам одежду, потому что это делала Нэнни. Она водила нас на прогулку…

– Да, моя дорогая, – дрожа от волнения и обиды, согласилась Джоанна. – Просто я наняла Нэнни, чтобы она присматривала за вами. Я хочу сказать, что я за это платила ей жалованье.

– Нет, это папа платил ей жалованье. Разве не папа платил, да и сейчас платит за все, что у нас есть?

– Разумеется, это так, дорогая моя Эверил, но главное не в этом.

– Но ведь ты мама, не ходишь каждое утро на работу, а ходит папа. Почему ты не ходишь на работу?

– Потому что я веду домашнее хозяйство.

– Неправда. Это делают Кэти и повар, а еще…

– Замолчи сейчас же, негодница!

И Джоанне ничего другого не оставалось, как одернуть эту дерзкую девчонку. Услышав строгий окрик, девочка всегда умолкала и, пожав плечами, отворачивалась. Она не спорила, не протестовала. Но ее внешняя покорность уязвляла Джоанну еще сильнее, чем ее открыто высказанный протест.

Однажды один из таких разговоров услышал Родни. Он улыбнулся и сказал, что «ни одно обвинение Эверил не встретило опровержения».

– Не думаю, Родни, что здесь есть повод для смеха, – грустно ответила мужу Джоанна. – Нельзя допускать, чтобы дети в возрасте Эверил судили родителей с такой… с такой строгостью!

– Ты полагаешь, она еще недостаточно взрослая, чтобы осознавать ответственность свидетеля?

– Не будь таким казуистом, таким законником, Родни! Хотя бы дома, я прошу тебя.

– А кто превратил меня в законника, в казуиста? Уж во-всяком случае не дети, – с усмешкой произнес Родни.

– Я серьезно с тобой разговариваю, Родни! – вспылила она. – Нельзя так непочтительно относиться к родителям, как относится к нам Эверил!

– А я считаю, что Эверил достаточно почтительна для ребенка ее возраста. Она не станет злоупотреблять показной непосредственностью, которая меня так раздражает в нашей Барби.

Да, это была правда, Джоанна не спорила. Барбара, например, в истерике могла крикнуть: Вы все мне противны! Я вас ненавижу! Я хочу умереть! Вы еще пожалеете, когда меня не будет!»

– Но, Родни! – поспешно возразила Джоанна. – Просто у Барбары такой темперамент. Она всегда потом извиняется за свои слова.

– Да, это верно, – вздохнул Родни. – Бедный маленький чертенок! Она совсем не думает о том, что говорит. А вот у Эверил зато очень тонкое чутье, на неискренность, на фальшь.

– Фальшь! – сердито воскликнула Джоанна. – Что ты имеешь в виду? Объясни, пожалуйста!

– Послушай, Джоанна. Разве ты сама не видишь, какой ерундой мы напичкали наших детей? Например, презумпция нашего всеведущего авторитета. Или безальтернативная обязательность считать единственно верным и правильным все, что бы мы с тобой ни делали. Мы внушали им, что мы все знаем, мы знаем как лучше, мы – их единственная опора и спасение. И все это в отношении маленьких, беспомощных существ, которые до поры до времени находились в полной нашей власти. Ты представляешь себе ужас их положения?