На вершине плоского холма впереди виднелись на фоне потемневшего неба два кривых чёрных каменных дуба. Рядом развалины, остатки каменных столбов, конюшен: здесь когда-то была вента.[8]

С вершины холма раскрылась лежащая впереди равнина, огни цыганского табора слева и тёмный массив замка маркиза де Иварры на соседней возвышенности. На небе за замком ещё теплилось бледное зарево. Там были беспорядки: крестьяне маркиза де Иварры взбунтовались и подожгли его амбары с хлебом.

Мигель издали увидел в таборе неожиданное смятение. Цыгане поспешно снимались с места. Они распутывали стреноженных лошадей и очень суетились.

Мигель привязал Пардо, подошёл ближе и онемел.

Солдаты, на конях и пешие, выгоняли цыган из палаток. Они били их кожаными плетьми и прикладами мушкетов и сгоняли всех в круг, где уже был беспорядочно свален цыганский скарб. Какая-то женщина упиралась, её тащили за волосы. Из крайней палатки к нему выбежала Кахита.

— Нас гонят отсюда! — крикнула она. — Маркиз де Иварра прислал сюда капитана де Сигурус отрядом солдат… Сам Сигура у нас в палатке. Идём туда скорее, он изобьёт моего отца!

Она потащила Мигеля.

Антонио де Сигура, в каске и перевязи капитана, стоял перед Марó. Лицо цыгана было уже изуродовано громадным синим кровоподтёком.

— Ты главный зачинщик! — кричал Сигура. — Это ты подстрекал крестьян поджечь амбары сеньора!..

Свистнув в воздухе, витая плеть опустилась на лицо цыгана.

Кахита кинулась между ними и обняла отца, подставив себя под удар.

— Ты хочешь получить за отца? Получай! — крикнул капитан.

Он опустил плеть, и красная полоса вздулась на открытом плече Кахиты.

— Не смейте бить её, капитан! — крикнул Мигель. Капитан обернулся.

— Не смейте бить эту девушку! — повторил Мигель и подступил ближе.

— Кто ты такой и почему ты вступаешься за эту бешеную девчонку? — удивился капитан.

— Меня зовут Мигель Сервантес. Я прошу вас, сеньор, не трогать этих людей.

— Убирайся отсюда прочь! — сказал Сигура.

— Сейчас же прекратите расправу, капитан! — крикнул Мигель. — Вы поступаете беззаконно и подло!

— Мальчишка, ты пришёл сюда говорить мне дерзости! — рассвирепел Сигура. — Умеешь ли ты драться?

— Умею! — крикнул Мигель, выхватил шпагу и, скинув плащ, обернул им левую руку.

Они тут же сцепились в отчаянном поединке. Кахита и Марó замерли. Сигура был и сильнее, и выше, и лучше владел шпагой. Мигель успел взять дома у брата Родриго только несколько первых уроков фехтования.

— Я научу тебя, мальчишка, как оскорблять королевских капитанов! — первый налетел Сигура, неуловимо быстрыми движениями вращая шпагой.

Удар пришёлся в плечо, проколол одежду и разодрал кожу. Сжав зубы, Мигель перешёл к нападению. Сигура уже опять наскакивал на него, целясь концом шпаги прямо в грудь. Мигель уклонился от удара, сделал незаметный шаг вперёд, нацелился и всю тяжесть тела перенёс на рассчитанный удар правой рукой.

Сигура растерянно охнул, схватившись за левый бок, и медленно начал оседать на земляной пол палатки.

Шум встревожил солдат из отряда; от соседней палатки уже бежал кто-то и пронзительным свистом звал других.

Мигель метнулся к дереву, ощупью нашёл поводья, обрубил их шпагой, вскочил в седло, одной рукой сжал обрубленные концы, другой охватил шею лошади.

— Выручай меня, Пардо, уноси отсюда скорей!

Весь день собиравшаяся гроза, наконец, разразилась. Молнии прорезали небо от края до края, жестокий ветер гнул чёрные ветви каменных дубов.

— Выручай меня, Пардо, старый друг! — повторял Мигель, нахлёстывая коня.

Конь летел наперегонки с ветром и молнией. Позади уже топотала и гикала погоня. Деревья и развалины венты на пригорке неслись навстречу, как призрак. На самом пригорке Мигель соскочил, ввёл коня под деревянный навес, в густую тень полуразрушенной галереи, и замер.

Бока коня ходили, его дыхание, казалось, было слышно на целую милю.

— Тише, Пардо, тише, не выдай, старый, милый друг! — шептал Мигель, поглаживая коню бока, дрожа и прижимаясь к потной конской шее.

Погоня, перекликаясь, скакала уже дальше.

Снова вскочив в седло, Мигель съехал с холма с другой стороны. Дальше он летел уже, не разбирая дороги, наперерез, через поля, по размытой дождём глинистой земле.

Погоня осталась далеко слева. Глубокий овраг вдруг перерезал ему дорогу. Мигель сжал коню бока каблуками.

Послушный конь, напружинившись, отделился от земли и перелетел на ту сторону, но передними ногами и грудью он попал в темноте на острый выступ огромного камня и медленно начал сползать на дно оврага.

Дон Лопес вставал рано, раньше слуг. Он любил поливать свои цветы, табак и гвоздику, когда их ещё не позолотило встающее солнце. Но в это утро нашёлся человек, который самого дона Лопеса застал в постели.

На рассвете Мигель, прихрамывая, прошёл между клумбами к окну спальни дона Лопеса и тихо стукнул в раму рукояткой шпаги. Коричневый шёлк шторы заколебался, круглая голова учителя выглянула из-за неё.

— Мигель?! Откуда ты в такой час, в таком виде?

Воротник Мигеля был порван и смят, камзол на плече разрезан, чулок на разбитой в овраге правой ноге потемнел от засохшей крови.

— Я дрался этой ночью… — хрипло сказал Мигель.

Дон Лопес, онемев, отступил от окна.

— Этой ночью я убил капитана де Сигуру, — уже твёрдо сказал Мигель и посмотрел пряма в глаза учителю.

— Де Сигуру, капитана королевской гвардии? Племянника маркиза де Иварры? — заломил руки дон Лопес. — Пресвятая монсерратская дева, помилуй нас!

— И ты стоишь здесь, — спохватился он через секунду, — ты стоишь здесь и теряешь время, когда тебя, может быть, уже ищут, когда по городу за тобой уже, быть может, охотятся королевские альгвасилы?[9] Беги, скорее беги, Мигель! Где твой конь?

— Он сломал себе передние ноги, лежит вон там, в овраге.

Мигель неопределённо махнул рукой.

— Что ты наделал, Мигель! — затряс головой дон Лопес. — Твоя эпитафия в моём сборнике памяти королевы была самой лучшей, особенно четвёртый вариант… Теперь всё пропало! Ах, как жаль, Мигелито!..

Мигель молчал.

— Беги же скорее, Мигель! — заторопился старик. — Вот тебе мой старый плащ, закутайся в него… Скорее, уже поздно. Гляди, солнце восходит.

— Вашему величеству угодно было ускорить срок моего отбытия обратно в Рим, к трону его святейшества.

Высокий красивый итальянец в фиолетовой рясе почтительно склонился перед королём Филиппом в кабинете аудиенций.

Красноватые недоверчивые глаза Филиппа недовольно осматривали слишком изящную для духовного лица, надушенную голову папского посла.

— Надеюсь, ваше величество не откажет отметить в письме к его святейшеству, — ещё ниже склонился прелат, — усердие, с которым я, скромный слуга римского престола, пытался исполнить свой долг: выразить вашему величеству соболезнование его святейшества и всей римской курии в тяжёлой утрате, понесённой испанским престолом.

— Да, да, — невнятно промямлил король, с ненавистью глядя на итальянца.

«Что он пронюхал? — думал Филипп, — Что он расскажет папе?»

Филиппа раздражал шум, который со смертью Карлоса поднялся при всех дворах Европы. Папа римский присылает соглядатаев даже сюда, ко двору.

Филипп нервно поправил перевязь шпаги на боку. Его бледное лицо на фоне чёрного камзола казалось почти синеватым. Если бы было можно, он прогнал бы эту змею — итальянца! Но нельзя ссориться со святым стариком, с папой римским. У папы, может быть, удастся занять денег. Доходы с обложения народа уже на два года вперёд заложены австрийскому банкирскому дому Фуггеров. Одиннадцать миллионов дукатов[10] нужны для того, чтобы расплатиться с банкирами.