— Повторите еще раз, — попросил генерал.

Крестьянин повторил.

— Здорово вы этот лес знаете, — похвалил Елень. — Лесником, наверно были?

— Нет, я сам из Студзянок. А лес знаю, потому что мы всегда в пущу за дровами ходим. Пан граф, стало быть, пан Замойский Станислав, царствие ему небесное, уже семнадцать годов будет, как на аэроплане разбился… Так, значит, пан граф не дозволял, а мы в лес за дровами все равно ходили. Только мы не просеками, а тропкой возле трех буков да прямо через орешник, чтоб лесничему, значит, на глаза не попадаться…

— Поручник Семенов, сейчас на моих часах семнадцать двадцать семь.

— Так точно, семнадцать двадцать семь. — Василий поднес руку к лампочке, перевел чуть-чуть минутную стрелку на своих часах.

— Сюда подойдет наш взвод противотанковых ружей, чтобы помочь гвардейцам, а вы быстро отъедете за высотку и дальше на край сто двенадцатой лесной делянки. Там на поляне вашу машину заправят, вы пополните свои боеприпасы и направитесь к трем букам, о которых только что слышали. Те два танка начнут без десяти семь. Огонь оба откроют одновременно, а вы подождете, пока эта каша как следует не заварится, и после сразу вперед! Придется вам поспешить, чтобы засветло выйти к цели, иначе если не немцы, то окруженные гвардейцы вас в темноте подобьют. Мы не можем предупредить капитана Баранова.

— Так, стало быть, если опоздаем, то подобьют? — со страхом спросил крестьянин.

— Да, пан Черешняк.

— Своих не распознают?

— Немцы, когда русский танк захватывают, тоже на нем воюют, — объяснил Елень.

В этот момент они услышали, что снаружи кто-то взобрался на броню.

— Танкисты! — раздался голос Черноусова. Ему открыли люк. — Ваши противотанковые ружья подоспели, и как раз впереди нас немцы подожгли что-то, дымит на всю просеку. Это вам на руку, не теряйте времени, пока ничего не видно. Спасибо, что помогли. До свиданья.

Все по очереди пожали ему руку. Последним попрощался со старшиной генерал. Черноусов спрыгнул на землю, остановился на бруствере окопа и приложил руку к каске, отдавая честь. И только когда зарокотал мотор танка, он опустил руку и, как всегда, пригладил усы.

Двинулись задним ходом, внимательно наблюдая через прицелы и перископы. Отходили медленно, готовые каждую минуту открыть огонь. И только когда высотка укрыла их от наблюдения со стороны противника, развернулись и пошли быстрее, уже по просеке. За ними ехал генеральский виллис с шофером и двумя автоматчиками, задевая серебристой антенной радиостанции за низкие ветки деревьев.

Вскоре свернули влево к полянке, где увидели танк, заправлявшийся горючим, и грузовик с боеприпасами. Командир стоявшего под заправкой танка, худощавый хорунжий Зенек, махал им рукой, показывая, где нужно остановиться.

Янек с неприязнью посмотрел на него. Он не забыл, что хорунжий когда-то не хотел взять его в бригаду, а кроме того, вокруг Лидки крутился, масло и печенье ей носил из дополнительного офицерского пайка, который в экипаже Семенова делился поровну между всеми. Да и придирчив слишком был в мелочах, требовал, чтобы ему честь отдавали, докладывали по всей форме, а это среди танкистов считалось уместным только в торжественных случаях, но не каждый день.

Машина остановилась, и Семенов первым спрыгнул на землю.

— Чего он хочет? — буркнул Кос, обращаясь к Григорию и показывая на хорунжего Зенека, который подошел в это время к Семенову, стал по стойке «смирно» и отдал честь поручнику.

Чего хотел хорунжий, они не узнали, потому что нужно было немедля приниматься за дело, а оба офицера разговаривали в полусотне шагов от них.

— Мне уже все известно, — говорил в это время хорунжий Семенову. — Тяжелое дело тебе предстоит. Удачи вам!

— Вообще война — штука нелегкая. У тебя тоже ведь трудное задание. Придется огонь на себя отвлекать.

— Какое может быть сравнение! Мы пошумим, постреляем и вернемся, а вам в тыл нужно прорываться, прямо в пасть «тиграм» и «пантерам»… Полчаса назад мой механик поймал в лесу курицу, насмерть перепуганную. Я отдал ее автоматчикам, чтобы ощипали и сварили. Скоро бульон будет готов. Слушай, Василий, у меня к тебе большая просьба: давай поменяемся. Я генералу скажу, попрошу, чтобы меня послал.

— Погоди, это почему же?

— Да так… Понимаешь, ты сюда пришел, чтобы учить нас, а война идет на нашей земле.

— Не хотел бы я быть таким инструктором по плаванию, который ходит по берегу и боится замочить ноги, а обучающихся толкает на самую глубину. Исключается. Больше не будем об этом говорить. — Последние слова Семенов произнес строго, твердо, но тут же улыбнулся, схватил хорунжего за плечи и добавил: — Спасибо тебе, Зенек.

Тем временем экипаж трудился. Елень, как самый сильный, носил один за другим ящики со снарядами для танка и патронами для окруженных гвардейцев. Григорий подавал их стоящему на броне крестьянину, а тот осторожно опускал в люк, где Янек принимал груз. Механики из роты технического обеспечения заливали горючее и масло в баки, техник ходил вокруг танка, осматривал звенья гусениц и бандажи опорных катков.

Генерал, заметив возвращающегося к машине Василия, крикнул:

— Теперь все на месте, поехали, нам уже пора, да и пан Черешняк уже замаялся.

Крестьянин неловко слез на землю, подошел, застегивая свой потертый пиджак, и, остановившись в двух шагах перед командиром бригады, повторил:

— Нам пора, пан генерал. — Однако с места не двинулся и кистью руки провел вверх и вниз по заросшей щетиной щеке.

— Мы уже едем. О чем вы еще там думаете? — спросил генерал.

— Да я думаю, найдут ли они эти три бука. Ведь нездешние же они.

— Как-нибудь найдут.

— Я бы мог сам показать.

— А спина не болит?

— Болит! Так ведь все равно, что тут стою, что туда поеду.

— Может, вы и правы, и было бы не худо…

— А вы бы, пан генерал, дали бы мне какую-нибудь бумагу, чтобы потом мне лесу получить. Халупу новую поставить. А то ведь нашу избу сожгли.

— Бумагу на лес дадим. И землю тоже получите.

— Русские, что у нас были, тоже так говорили. Только что ж чужую землю обещать! Разве ж графиня их послушается?

— Это не русские, это наше правительство так говорит. Батраки получат землю.

— Так это правда? В прошлую войну тоже обещали, а не дали.

— А теперь дадут. Это точно.

— Может, и правда… Если б мне эту бумагу, я бы до буков провел вас, а вот дальше…

Крестьянин задумался, опустил правую руку и теперь левой стал тереть другую щеку.

— Что дальше, пан Черешняк?

— Мне так кажется, что дальше они с пути собьются. Надо бы их проводить до можжевельника.

— Там уже немцы.

— Знаю, что немцы. Но ведь я бы в этой машине ехал. Только вы уж мне за это еще чего-нибудь…

Шарик, встретивший знакомых, успел тем временем чем-то поживиться и вдоволь налакаться воды из воронки, оставленной артиллерийским снарядом. Увидев, что его экипаж работает, он подбежал к генералу и, обрадованный тем, что ему можно не сидеть в танке, начал ласкаться. Генерал погладил его, потом, протянув одному из автоматчиков левую руку с трубкой, сказал:

— Подержи. Собаки дым не выносят. — И второй рукой стал гладить Шарика, о чем-то думая. — Что же вам еще пообещать, скажите. Ну что? Поросенка или, может, деньги? — продолжал он разговор с крестьянином.

— Да что я, на ярмарке, что ли? «Деньги или поросенка!» — возмутился Черешняк. — Винтовку бы дали.

— А стрелять умеете?

— А то как же! В первую мировую войну я был совсем молодой, за царя Николая воевал. Да я и без этого сумел бы. Мы здешние, народ лесной, стрелять умеем, хотя кто и в войске не служил.

— Хорошо. Доедете с ними, а как вернетесь?

— Обыкновенно, на своих двоих.

— А немцы?

— Раз уж меня лесничий ни разу не поймал, то и немцу не удастся. А если и увидит, так у меня же винтовка будет. Немец страшный, если он с винтовкой, а пан генерал, к примеру, с одними голыми руками. А если, к примеру, у пана генерала тоже винтовка, то немец уже не такой страшный. В общем, у меня с фашистами счеты…