И вот я храню нашу тайну.
Потихоньку ступая, выхожу из-за ширмы и... вздрагиваю от удивления: дядя, в одном белье, стоит, как привидение, у стола и, хмурясь, прикладывает палец ко рту:
- Тш-ш-ш! Я давно уже не сплю и видел, как ты рисовал. Покажи.
Мы склоняемся над моим рисунком.
- Гм!.. Молодец... неплохо. Видно, что пережито. Особенно хорошо выражение лица, изможденного честным трудом.
Он долго молчит, поглядывая то на бабушку, то на рисунок. Слышно только, как бормочет, шипит и потрескивает лампа.
- Я тебя, браток, понимаю, - наконец говорит он, - потому что и сам сейчас с этим ношусь. Нинина болезнь в эти дни разбудила во мне, укрепила, собрала воедино всю мою любовь к детям, ко всем, конечно, не только к нашим. Хочется мне выразить, передать... Ну, как бы это сказать? Хочется мне уловить это особое очарование душевных, доверчивых и таких вот милых, как у Нины с бабушкой, отношений старика и ребенка. Помнишь, как восторженно, чудесно пишет о детях Горький в своем "Кожемякине" или Андерсен, Конопницкая, Чехов, Толстой... С какой искренней радостью говорил когда-то о себе Шевченко: "Видно, не совсем дурен человек, если его дети любят!" А сколько сердца отдал малышам наш Якуб Колас! Так-то, брат... Но всего этого мало. Нам нужно еще и еще. Нам в особенности, потому что мы в этом отношении пока бедны. В наши хаты, на поля, на школьную парту нужно больше солнца, чтобы на родном языке узнавали дети обо всем самом лучшем, о счастливой, прекрасной жизни. Это, Алесь, великое задание для наших писателей и художников, - он усмехнулся, - даже, браток, и для таких, как мы с тобой. Ну, а покуда надо собираться в лес.
Дядя стал одеваться - пойти подкинуть сена коню.
- Павлюк просил разбудить, - говорит он погодя, нарушая молчание. Часов нет, так и живем на ощупь.
По дрова мы ездим в пущу. Если прикинуть, так километров будет за тридцать.
3
Неумолчно шумит прялка, а на шум ее ложится старческий голос бабушки:
- Жили себе, были себе дед да баба...
Так начинается почти каждая сказка, и начало это всегда одинаково мило.
Бабушка сидит на топчане. Худые, потрескавшиеся пальцы наугад вьют тонкую льняную нить, пуская ее на быструю шпулю прялки. Нога в валенке нажимает на педаль, и спицы колеса слились в сплошной солнечный круг. К ногам бабушки шестью квадратиками окна легло бледное зимнее солнце. На солнце дремлет старый кот. Сладко нежится усатый, вспоминает, видно, те времена, когда он был котенком и хватал лапками головку быстрого веретена, потом стремглав удирал на печь и дергал там ушами, получив от бабки этой самой головкой по лбу.
Перед бабушкой на скамеечке сидит Нина за своей маленькой прялкой. Подражая бабушке и маме, она с серьезным видом слюнит пальчики и мнет в щепотке кудель, вытягивая из нее узловатую нитку, которая то и дело рвется. Нина после болезни все еще бледная, слабенькая.
Мать ушла к тете с куделью и взяла с собой Толика. Отец отправился в Невода к Процедуре, сегодня должен принести радио.
- ...и было у них две дочки, - ведет рассказ бабушка, - дедова Марылька и бабина Наталка. Марылька - дедова дочка от первой женки, бабина падчерица, девчинка тихая, послушная, работящая. А бабина дочка, Наталка, - известно, баловень несусветный, убоище...
- Что это "убоище"? - спрашивает Нина, переставая прясть.
- Ну, бездельница, неудаха...
- Как Пилипова Зоська, а?
- А, а... Ты вот слушай!
Да она ведь и так слушает.
- А мачеха злится за это, - продолжает бабушка. - Вот раз как-то и говорит своему деду: "Вези ты ее в лес, что ли, свою Марыльку, либо в прорубь кинь куда хочешь, только бы с глаз долой!" Поплакал дед, поплакал и повез. Дурной дед, - служить ее лучше отдал бы!..
Дядя сидит на табуретке у лавки, лицом к стене, и чинит хомут. Я занят сапожной, так сказать, работой - подшиваю лапоть. Дядя молчит. Только время от времени - мне сбоку видно - по губам его пробегает улыбка.
Я гляжу на него, и мне невольно вспоминаются задушевные пушкинские слова:
Подруга дней моих суровых,
Голубка дряхлая моя...
Дядя так любит его, это стихотворение. Да и все мы - и дядя, и отец, и я - очень любим народные сказки Александра Сергеевича, написанные им по рассказам няни, такой же вот, как наша бабушка, деревенской старухи.
У дяди уже несколько тетрадок, в которые он записывает сказки и песни, пословицы, поговорки, свежие слова, свои наблюдения и мысли.
"Талант талантом, - говорит он, - а работать, брат, надо. Настоящие писатели, Алесь, работали упорно, много, и образцом прекрасного служило им творчество народа. У русских великий Пушкин начал, а Гоголь, Чехов, Толстой подняли литературу на небывалую высоту простоты, правдивости. Это были или дворяне или графы, а нам, сермяжникам, сам бог велел быть народными. Родионовну слушай, браток, но и сам будь Родионович".
А "Родионовна" ведет рассказ:
- И вот мачеха наложила ей торбу с собой, да на издевку: заместо сыра кирпич, заместо круп - песку, заместо масла - глины. Нашел дед в лесу какую-то землянку, снял все с воза, попрощался с Марылькой, заплакал и поехал...
- Куда? - спрашивает Нина.
- Куда же еще? Домой. А Марылька села себе, попряла немного, потом давай ужин варить. Поглядела в торбу, а там - сыр большущий заместо кирпича, крупа заместо песку, масло заместо глины... Рада девчинка! Наварила, прибрала, вышла из землянки и давай звать (вот-то дуреха!): "Кто во лесу, кто во темном, приходи ко мне вечерять!.." - Бабушка за Марыльку зовет тоненько, девичьим голоском. - А Медведь из лесу, - старуха делает грубый медвежий голос: - "Я во лесу, я во темном, приду к тебе вечерять!"
Нина перестала прясть.
Веретено с оборванной ниткой так и застыло на колене, а в глазенках восторг...
- И вот идет, - сказывает бабушка, - скрип-скрип на липовой ноге... Костылем в дверь стук! "Девка-девица, русая косица, отвори!" Отворила Марылька, а он уселся за стол и давай ужинать. Выбежала тут из норки Мышка, взобралась на лавку, Марыльке на плечо и шепчет ей на ухо: "Девка-девица, русая косица, дай мне ложечку каши. Придет срок, и я тебе пригожусь". - "Что она говорит?" - спрашивает Медведь. "Каши просит". - "Дай ты ей ложкой по лбу". А Марылька набрала каши да бряк ложкой по лавке, а каша - под лавку.