Человек может быть одинок, несмотря на любовь многих, если никто не считает его самым любимым!

А Ханнели? Жива ли она? И что делает? О Господи, сохрани ее для нас! О Ханнели, думая о тебе, я осознаю, что и меня могла постигнуть такая же судьба. Почему же я часто недовольна жизнью? Я должна быть довольна и благодарна, а грустить имею право лишь, когда думаю о печальной участи других. Я просто эгоистична и труслива.

Почему мне постоянно мерещатся всякие страхи — в такой степени, что я кричать готова? Я мало доверяю Богу, а ведь он так много сделал для меня, хотя я этого не заслужила, и по-прежнему веду себя недостойно.

Когда думаешь о своих близких, остается только плакать. Плакать целые дни и молиться, что Бог спасет хоть немногих. Как я надеюсь, что мои молитвы помогут!

Анна.

Четверг, 30 декабря 1943 г.

Дорогая Китти!

После последних крупных ссор у нас царит мир: как между нами, Дюсселем и верхними, так и у ван Даанов. Но сейчас снова собираются темные тучи, а причина…: еда. Госпоже ван Даан пришла в голову абсурдная идея — ради экономии меньше жарить картошки по утрам. Мама, Дюссель и остальные были абсолютно не согласны с ней, в результате каждая семья жарит картошку для себя. Но теперь ведутся споры о неравном распределении жира, и маме приходится восстанавливать справедливость. Если все это кончится чем-то интересным, я тебе сообщу. В последнее время у нас все больше готовят раздельно: мясо (им жирное, нам без жира). Верхние варят суп, а мы нет. Они чистят картошку, мы скребем. Покупки тоже — каждый для себя. А сейчас то же и с жареной картошкой.

Если бы можно было во всем отделиться от них!

Анна.

P.S. Беп принесла мне открытку, с портретом всей королевской семьи.

Юлиана выглядит на ней очень молодой, да и королева тоже. Все три девочки прелестны. Мило, что Беп так внимательна ко мне, правда?

Воскресенье, 2 января 1944 г.

Дорогая Китти!

Сегодня утром мне нечем было заняться, вот я и просмотрела дневник. В нем оказалось много писем, в которых я пишу о маме в таких резких выражениях, что я сама испугалась и спросила себя: "Анна, неужели ты могла говорить о ней с такой ненавистью?"

Так я и сидела перед открытой тетрадкой и думала, почему я была полна вражды и злости и доверила все это тебе. Я пыталась понять ту Анну, какой она была год назад и простить ее. Моя совесть не успокоится, пока я не найду объяснения своим чувствам.

Быстрые смены настроений и вспыльчивость закрывают мне глаза (не в буквальном смысле, конечно), мешают смотреть на вещи объективно, поставить себя на место других, спокойно подумать над их словами. В результате, я обижаю людей, причиняю им боль… Я слишком занята собой, замыкаюсь в себе и все печали доверяю дневнику. Конечно, в дневнике я также описываю нашу жизнь, но многие страницы можно было бы выбросить из него…

Я ужасно злилась на маму, что нередко случается и сейчас. Да, она не понимала меня, но ведь и я не пыталась ее понять. Конечно, она любит меня, а я доставляла ей немало неприятностей. Трудные обстоятельства нашей жизни заставляют ее часто нервничать и огорчаться. Не удивительно, что в такой ситуации между нами не возникло понимания. А я все воспринимала всерьез, обижалась, грубила и расстраивала ее еще больше. Так накапливались наши взаимные расхождения и обиды. Это было нелегкое время для нас обеих, но сейчас оно позади. Наверно, и меня можно понять в том, что я раньше не осознавала своих ошибок и слишком жалела себя.

Если мне сейчас случится рассердиться, то я дам волю чувствам наедине, чтобы никто не слышал моих ругательств и топанья ног! Я уже давно не доводила маму до слез, и нервы у нее немного успокоились. Я обычно помалкиваю, если чем-то недовольна, и она тоже, и поэтому наши отношения сейчас стали гораздо лучше. Но любить ее беззаветной любовью ребенка — этого я не могу.

Я успокаиваю совесть тем, что лучше доверять мои излияния бумаге, чем заставлять маму из-за них переживать.

Анна.

Четверг, 6 января 1944 г.

Дорогая Китти!

Сегодня я должна признаться тебе в двух вещах, что займет немало времени. Но мне необходимо с кем-то поделиться, и лучше всего с тобой, потому что ты никогда меня не предашь!

Сначала о маме. Я часто жаловалась тебе на нее и сама старалась быть с ней любезной. Вдруг я поняла, что мне в маме не хватает. Она часто говорила, что видит в нас скорее подруг, чем дочерей. В этом, наверно, есть что-то хорошее, но все же подруга не может заменить маму. А мне нужна мама, перед которой я преклонялась бы, и которая была бы для меня идеалом. А моя мать, если и пример для меня, то в обратном отношении: я бы как раз не хотела быть такой, как она. Наверняка, Марго думает об этом иначе и то, что я пишу тебе сейчас, она бы никогда не поняла. А папа избегает всех разговоров о маминых недостатках.

Мать в моем представлении должна быть прежде всего тактичной по отношению к своим детям — в любом возрасте. Не так, как моя мама, которая откровенно высмеивает меня, когда я плачу — не от физической боли, а по другим причинам.

Одного случая, может, не очень важного на первый взгляд, я ей никогда не прощу. В тот день у меня был назначен прием к зубному врачу. Мама и Марго пошли со мной и совсем не возражали, что я беру с собой велосипед. А когда я вышла от доктора, они радостно сообщили, что собираются в город, чтобы на что-то посмотреть или купить, я уже точно не помню. Я, конечно, хотела пойти с ними, но не могла — из-за велосипеда. От обиды у меня полились слезы, а мама с Марго стали смеяться надо мной. Я просто пришла в исступление и прямо на улице показала им язык. Помню, что проходящая мимо маленькая женщина взглянула очень испуганно. Я вернулась домой и еще долго плакала. Странно, что при всех ранах, которые мне когда-то нанесла мама, больней всего кажется эта. Я ужасно разозлилась тогда!

Второй вопрос, о котором я хочу с тобой поговорить, для меня очень непростой, потому что касается меня лично. Я не ханжа, Китти, хотя когда они здесь открыто обсуждают свои посещения туалета, все во мне сопротивляется.

Вчера я прочитала статью Сиз Хейстер о том, почему люди краснеют. Кажется, что написано это специально для меня. Краснею-то я не часто, но все остальное в статье — обо мне. Там написано, что девочки в переходном возрасте становятся замкнутыми и задумываются обо всех переменах, которые происходят с их телом. Вот и у меня так, и мне кажется, что в последнее время я стесняюсь Марго, маму и папу. А Марго совсем не стесняется, хотя она гораздо застенчивее меня.

Мне кажется таким чудесным то, что происходит со мной не только снаружи, но и изнутри. Я никогда не говорю об этом ни с кем, только с самой собой. Всегда во время месячных (а это случалось уже три раза) мне кажется, что, несмотря на боль и неудобства, я несу в себе какую-то особую тайну. И предчувствие этой тайны радует меня уже заранее. Сиз Хейстер пишет также, что юные девушки часто неуверенны в себе и что они постепенно узнают себя — свои мысли, привычки, характер. И я в какой-то момент начала задумываться об этом и пытаюсь понять себя уже с тринадцати лет, хотя, кажется, мало в этом продвинулась. Иногда вечером в постели не могу удержаться, чтобы не потрогать свои груди и услышать, как спокойно и ровно бьется сердце.

Похожие чувства я бессознательно испытывала и раньше, перед тем, как пришла сюда. Однажды я ночевала у Джекки, и мне ужасно захотелось увидеть ее тело, что ни разу до сих пор не удавалось. Я предложила в знак дружбы дотронуться до ее груди, и чтобы она дотронулась до моей. Но Джекки отказалась. А в другой раз меня охватило желание расцеловать ее, что я и сделала. Я буквально впадаю в экстаз, когда вижу обнаженную женскую фигуру, например Венеру Шпрингера. Это так необыкновенно прекрасно, что я часто не могу сдержать слез. Ах, если бы у меня была подруга!