Первый ход японского правительства был экономическим, но содержал в себе далеко не экономический вызов. Через несколько дней после оккупации Голландии гитлеровцами генерал-губернатор Нидерландской Индии получил из Токио ноту, в которой сообщалось, какие индонезийские продукты и в каких количествах Япония надеется получить в текущем году. Количество стратегических товаров значительно превышало обычный уровень экспорта в Японию. В частности, японцы требовали поставок 150 тыс. т никелевой руды, 20 тыс. т каучука, 1 млн. т нефти и бензина, 50 тыс. т марганцевой руды и т. д. Заявление говорило о том, что японцы либо не знают, каковы экспортные возможности Индонезии, либо по каким-то причинам знать этого не желают. В ответе колониальных властей резонно указывалось, что страна не может выполнить японских требований.
Отказ голландских властей не смутил Японию, 28 июня эти требования были выдвинуты вновь, а на следующий день премьер-министр Японии выступил по радио с обращением, в котором сказал: «Страны Восточной Азии и района Южных морей в географическом, историческом, расовом и экономическом отношениях тесно связаны между собой. Они должны сотрудничать и помогать друг другу ради общего процветания и благосостояния. Союз этих стран в единой сфере и на базисе общего существования и гарантий посредством стабилизации этой сферы, я думаю, является естественным».
Экономические переговоры тянулись до осени. Японии был важен сам факт их продолжения. Кроме того, они давали возможность собирать стратегические сведения. Для этого, например, в состав делегации, прибывшей в Батавию в сентябре, было включено немало «технических экспертов с дипломатическими паспортами», которые тут же разъехались по всей стране. Особое внимание, естественно, уделялось нефти. Хотя колониальные власти подробно информировали японские миссии о возможностях нефтедобычи и нефтеперегонки, японцы настаивали на новой информации и, кроме того, требовали разрешить им самим начать на концессионных началах разведку и добычу нефти. Концессий японцы не получили, но нуждавшееся в деньгах и товарах правительство Нидерландской Индии согласилось увеличить экспорт нефти в три с лишним раза по сравнению с 1939 г. На принятие этого решения повлияло как все еще бытовавшее мнение о возможности предотвратить японскую агрессию, так и позиция нефтяных монополий, склонных получить максимум прибыли, пользуясь благоприятной ситуацией на рынках сбыта. Недаром один из руководящих чиновников Нидерландской Индии, ее будущий вице-губернатор ван Моок, счел необходимым оправдаться в своей книге, выпущенной впоследствии: «Вопрос в данном случае находился в руках представителей нефтяных компаний... представители правительства Нидерландской Индии в сделке были лишь наблюдателями».
Осенью 1940 г. в Японии были в основном разработаны планы относительно будущей судьбы Нидерландской Индии. 25 октября японское правительство одобрило представленную ему программу, по которой Нидерландская Индия должна была полностью порвать связи с Европой и Америкой и стать членом «Великой сферы взаимного процветания». В соответствии с этим все ограничения деятельности японских фирм отменялись, японцы приглашались для экономического освоения архипелага, получали право издавать там свои газеты и журналы, должны были пользоваться исключительными правами в портах и т. д. Программа предусматривала провозглашение «независимости» Индонезии, но любопытно, что формально во главе этой «независимой» японской колонии должны были оставаться голландский генерал-губернатор и его администрация — на том этапе в Токио предпочитали эту администрацию индонезийским националистам.
Когда в январе 1941 г. в Батавию прибыла новая многочисленная японская миссия, Французский Индокитай был уже покорен, а Таиланд прочно привязан к Японии. На островах Тайвань и Хайнань концентрировались и проходили подготовку к войне в тропических условиях японские дивизии. Тон новой миссии стал куда более агрессивным. Неудивительно, что переговоры, которые со скрипом тянулись до начала лета, были прерваны. Весной в Батавию прилетела группа американских летчиков-инструкторов, шли постоянные консультации с союзниками, и позиция как голландцев, так и американцев становилась все более непримиримой. Еще более твердой эта позиция стала после 22 июня 1941 г.
Превращение Советского Союза в сражающегося участника антигитлеровской коалиции значительно укрепило ее силы. Среди людей, понимавших это, был Черчилль, выступивший в день нападения Германии на Советский Союз по радио с речью, в которой сказал: «Угроза для России — угроза для нас и угроза для Соединенных Штатов, так же как дело русского, защищающего свой очаг и свой дом, является делом каждого свободного человека, каждого свободного народа в любом уголке земного шара». В речи Черчилля было слабое место — народы, находившиеся в колониальной зависимости от Англии, не могли считать себя свободными, хотя Черчилль автоматически отнес их к таковым.
Нападение гитлеровской Германии на Советский Союз, хотя и не было неожиданным для японских правителей, вновь поставило их перед дилеммой: куда нанести первый удар — по Советскому Дальнему Востоку или Юго-Восточной Азии. В правящей верхушке были сторонники и того, и другого пути. В частности, министр иностранных дел Мацуока при первом известии о нападении Германии на Советский Союз бросился к императору с требованием немедленно двинуть войска на Сибирь. Реакция монарха, с которым уже успел поговорить влиятельный маркиз Кидо, была прохладной. Мацуока не унимался — все последующие дни, до отказа заполненные различного рода совещаниями, он не переставал повторять, что Япония должна вмешаться в войну немедленно. Его основным аргументом было: «Когда Германия сокрушит Советскую Россию, мы не сможем попросту разделить с ней плоды ее победы, если в этом не будет нашей доли». Впрочем, уже на третий день Мацуока получил отпор со стороны командования флота, которое полагало, что в случае нападения на СССР возможен конфликт с США, а флот Японии не способен контролировать коммуникации и на юге и на севере одновременно. Мацуока направился к начальнику Генерального штаба армии Сугияме. «Мы ожидаем, как будут развиваться события», — ответил ему генерал. В тот момент Генеральный штаб Японии уже принял решение вступить в войну против СССР, если Москва падет до конца августа.
30 июня пришла телеграмма от Гитлера с требованием немедленно выполнить свои союзнические обязательства и ударить по СССР с востока. Получив телеграмму от посла Отта, Мацуока на заседании Совета министров зачитал ее. Но и телеграмма не убедила его коллег, которые не хотели спешить. Военный министр Тодзио и стоявшие за ним генералы не были склонны недооценивать мощь Советского Союза и боевые качества его дивизий. Пока немцы дойдут до Урала, считали они, будет достаточно времени, чтобы захватить Сибирь и Советский Дальний Восток. Было и еще одно важное соображение, повлиявшее на позицию руководства японской армии: на юге, в Индонезии, были большие запасы нефти, без которой нельзя было вести войну. Только поставив под контроль Индонезию, можно будет направиться на север.
Окончательно этот вопрос решался правительством в присутствии императора 2 июля 1941 г. Премьер-министр Коноэ представил на совещании «Конспект национальной политики в свете современного положения». В конспекте излагалась политика усиления действий на юге и ожидания на севере. Первым шагом должна была быть оккупация Французского Индокитая — на этот раз без дипломатических условностей. Затем выступил генерал Сугияма, который сказал: «Если германо-советская война будет развиваться благоприятно для нашей империи, полагаю, мы сможем применить силу, для того чтобы разрешить эту проблему и обеспечить безопасность наших северных рубежей». Начальник Генерального штаба ВМФ адмирал Нагано также поддержал южный вариант. Неожиданным диссонансом прозвучало выступление председателя Тайного совета Хары, который заявил, что нападение Гитлера на Советский Союз — шанс, который никогда больше не повторится. «Я желаю избежать войны с Соединенными Штатами И убежден, что они не вступят в войну, если мы нападем на Советский Союз. Война же в Индокитае скорее вызовет ответную реакцию англосаксов».