Откуда он взял, этот рыжий, что сдали Москву? Неужели те танки, те грузовики, пушки и фуры, тот на мотоцикле дошли уже по Варшавскому шоссе до Москвы и заняли ее? Это страшно.

...Санный след вывел наконец на большак. Открылось белое поле, за полем деревня. Остановились. Тот, что шел впереди, имел отважное и мужественное лицо. Он подошел к Славке:

- Как думаешь дальше?

Славка удивился, почему он обращается к нему, но, подумав, ответил:

- Так идти нельзя.

Поскольку все сходились на том, что надо пробираться к Брянским лесам, где "наших навалом", решили разойтись по два-три человека, так легче будет в пути. Одни повернули в деревню, другие пошли большаком. Славка и Гога свернули на тропинку, пробитую по снегу от деревни к лесу. Уже вечерело. В лесу с ними поравнялась женщина - молодая, с милым лицом, доверчивыми умными глазами. Она была в валенках, мужском полушубке и в белом пуховом платке. Не испугалась, не удивилась, а, обходя Гогу и Славку, запросто, словно к своим, повернулась лицом и сказала:

- Добрый вечер, товарищи.

- Здравствуйте, - отозвался Славка.

- Здравствуйте, дорогая, - ответил Гога так же естественно, как обратилась к ним женщина.

Она шла впереди, не отрываясь от них, то и дело поворачивала голову и через плечо что-нибудь спрашивала:

- Далеко ли путь держите?

Или:

- А вы, товарищ, грузин, наверно?

А товарищи отвечали:

- Идем далеко, отсюда не видно.

- Нет, дорогая, не грузин, грузинский армянин. Это еще хуже.

- Почему хуже?

- Я шучу, дорогая.

- "Дорогая", "дорогая", меня зовут Ириной Ивановной.

Нежный тихий смех. Он будил в Славке что-то совсем забытое, но ведь вот какое дело - совсем и не забытое.

В ранних сумерках вошли в поселок. С краю стояла школа под железной крышей.

- Проходите, товарищи, - сказала женщина, поднявшись на крылечко и отомкнув ключом двустворчатую дверь. Пока товарищи топтались в коридоре, Ирина Ивановна зажгла лампу, и тогда все вместе они вошли в теплую и уютную комнату.

Пошумела, погремела на кухне, вышла все еще в полушубке, но без платка.

- Вы очень грязные, товарищи, и вши, наверно, есть. Есть же? спросила она для верности и отдала распоряжение: - Вода стоит на огне, согреется - мойтесь, там есть все, и белье приготовлено. Я бы помогла, да мне пора по одному делу. Не усните, пожалуйста, меня дождитесь обязательно.

Ирина Ивановна накинула платок и ушла. Все для Славки было ошеломительно и непонятно. Когда учительница ходила тут, разговаривала, распоряжалась, он послушно молчал, никаких слов у него не было, зато Гога на все отвечал, правда, коротко и однообразно: "хорошо, дорогая", "спасибо, дорогая", "все будет сделано, дорогая", "вы с ума сошли, дорогая". И в ответ тихий смех.

Пришла Ирина Ивановна поздно. Славка и Гога давно помылись, надели чистое белье, выглаженные нижние рубашки и подштанники, на ноги - штопаные носочки. Долго сидели на маленьком диване в первой комнате. Из нее была полуотворена дверь в другую комнату, откуда Ирина Ивановна принесла белье. Товарищи сидели вымытые и от этого еще больше голодные, лениво переговаривались, учительницу в своих разговорах почему-то не трогали. Потихонечку они задремали, и, когда вошла Ирина Ивановна, ей пришлось будить товарищей. Привалившись к спинке дивана, они спали мертвым сном, тихо, по-детски, без храпа.

Ирина Ивановна приготовила ужин - картошка, по ломтику хлеба и чай без сахара. Ужинать перешли в соседнюю комнату. Учительница, когда сняла полушубок, оказалась, несмотря на зимнее время, в легкой беленькой блузке. Вся она была крепенькая, юная и какая-то, черт ее разберет, то ли с придурью, то ли с великой душой русской женщины. Вы, говорит, давайте в кальсонах к столу, одежку вашу я потом прожарю. Если вы, говорит, стесняетесь, товарищи, то напрасно. Стесняться будем после войны.

- Откуда у вас это белье, дорогая? - спросил Гога, держа в уме, конечно, другой вопрос.

- От мужа, - ответила Ирина Ивановна.

Она поднялась, взяла с комода карточку в деревянной рамке и поставила на стол.

- Правда, он у меня некрасивый, вы на это не обращайте внимания. В жизни он совсем другой. Воюет, а может, как и вы... Ну, ладно, пейте чай. - Она убрала карточку на место и потом почему-то шепотом, как заговорщица, спросила: - А вот вы скажите, товарищи, какое сегодня число?

Гога посмотрел на Славку, Славка посмотрел на Гогу. Они не знали, какое сегодня число.

- Я не осуждаю вас. Сегодня седьмое ноября. А где я была? Вот где. Я слушала по радио трансляцию с Красной площади, с парада, и речь товарища Сталина.

- А говорят, Москву сдали, - вырвалось у Славки.

- Говорили, - сказала Ирина Ивановна. - Нет, товарищи, ничего подобного. Парад был.

- Что говорил товарищ Сталин? Расскажи, дорогая...

Вот это да... Вот это действительно да! Сталин... Парад. Вот это да...

7

Легли на полу в первой комнате. Славка не спал дольше Гоги, дольше Ирины Ивановны, которая лежала в соседней комнате, Славка старался перебороть сон и тогда, когда ему уже хотелось спать, когда рядом уже посапывал Гога, когда из соседней комнаты перестали слышаться редкие вздохи, шорох постельного белья или скрип кровати, оттого что Ирина Ивановна, видно, переворачивалась с одного бока на другой, а может, перекладывала руку или ногу с одного, належанного, места на другое, свежее, еще не належанное.

Славка не очень-то понимал, зачем это он ломает свой сон, зачем затаивает дыхание и ждет, когда послышится вздох из соседней комнаты, или шорох, или скрип кровати. Каждый раз, когда он улавливал это, сердце его начинало стучать в натянутое до подбородка одеяло. Странно получалось. От новостей учительницы, от рассказа о параде на Красной площади и речи товарища Сталина, от самой учительницы с тех пор, как она обогнала их в лесу и так удивительно просто обратилась к ним, и до последней минуты, когда сидела с ними в беленькой кофточке со своими теплыми и какими-то близкими, без всяких препятствий, глазами, со своими ямочками на щеках и на локтях, со своим нежным смехом, наконец, со своей придурью или непонятным величием русской женской души, - от всего и еще оттого, что она лежала сейчас за полуотворенной дверью в своей постели и руки ее, ноги и грудь, наверно, были совсем голые, - Славке было невыносимо. Так невыносимо ему было первый раз в жизни. Не дыша выпростал ноги из-под одеяла, не дыша поднялся, медленно, по частям распрямляя свое тело, подошел на цыпочках к двери. Еще немного отвел полуотворенную створку и теперь обоими глазами стал вглядываться в сумеречный угол, где стояла кровать Ирины Ивановны и где - он теперь уже хорошо видел - лежала она сама. Слева от спинки кровати было окно, поверх занавески виден был белый снег в палисаднике. Ирина Ивановна лежала на спине, но голова ее была чуть повернута, так что правой щекой она прислонялась к подушке. В сумеречном белом мерцании лежали затейливые, загадочные тени, что-то угадывалось там, обрисовывалось, а потом опять как бы исчезало, растворялось. Стоял Славка в растворе дверей и вглядывался, словно гвоздями приколотили его к порогу, не мог переступить его. В горле пересохло, дышать даже ртом становилось трудно. Наконец отступил назад, постоял немного в нерешительности, потом торопливо, но осторожно вернулся на свое место. В комнате было натоплено, но Славку лихорадило под одеялом. Несколько раз он снова порывался встать и пройти туда, прямо к ней, к Ирине Ивановне, но не мог. Потом подумал, что завтра ему будет хорошо оттого, что не переступил порог. Это его утешило и помогло уснуть.