– Не думаю, что для этого. Божества и так помнят всё, что им надо. Да и не Божества это стоят там, на постаментах, а только их изваяния. Они – не живые. Думаю я другое: буквы – и на печатях, и на постаментах, и на вратах Храма – высечены для нас. Чтоб мы постоянно видели то, что послужило причиной гибели тех, старых, Общин. Помнили о Катастрофе. Ну, и само-собой, не пытались повторить их ошибок. – последние слова он сказал с напором – чтоб брат понял, что тут дело серьёзное.

Линур, как видел Глостер, на эти последние слова стал истово кивать – похоже, хоть и маленький, а и сам додумался до этой немудрёной, в общем-то, мысли. (До которой сам Глостер, кстати, додумался только пару лет назад!)

– Ну а сама, сама-то эта Катастрофа? Она… Какая она была?

– Линур. Ты отлично знаешь, что эта тема – табу. Взрослые не говорят об этом. А уж детям – и подавно запрещено обсуждать такое. Так что не спрашивай меня – я тоже не отвечу. Тем более что и сам не знаю.

– А-а, понял. Прости пожалуйста. Но вот я подумал…

Линур замолчал, но Глостер не спросил – видел, что брат только этого и ждёт.

Тогда Линур сам закончил фразу:

– Я подумал, что если бы мы точно знали, что это было – нам легче было бы избежать повторения! Потому что мы бы точно знали, чего нам нельзя делать!

– Линур. Хватит. Мы и так отлично знаем, чего нам нельзя делать. В первую очередь – задавать запретные вопросы. И, конечно, ходить в запретные земли.

– Ага, точно. А вот скажи: ты и правда веришь, что все те, кто умер от нью-оспы, как нам тогда объяснили жрецы – грешники, задававшие слишком много вопросов?

Глостер покачал головой.

Чёртов мальчишка! Всегда бьёт в самое больное место. И пусть в их Семье не умер от оспы никто, Глостер знал семейства, полностью выкошенные болезнью. Которую не лечили и даже не пытались лечить жрецы их Храма, объявив эту самую болезнь – наказанием Божьим. Глостера тогда покоробило (Да и сейчас – напрягало!) то, что все двадцать четыре Божества – вот прямо одновременно решили покарать своих адептов за грехи.

Но ведь не может такого быть, чтоб все адепты, всех Конфессий – и согрешили одновременно! А другие, те кто не умерли, получается – праведники, что ли?! Даже косой Джо, который постоянно бьёт жену и детей, иногда в запале даже ломая тем руки-ноги!..

Тем не менее, более тысячи человек тогда умерли. И похоронены не на Общинном кладбище. А, как грешники – в яме. За холмом Большой Ладони. Так, что даже со сторожевой площадки не видать.

– Нет, Линур. Я в это не верю. Но раз так сказали жрецы – значит, так и есть.

– А почему нашей Общиной, да и всеми другими Общинами – вообще управляют жрецы? Ведь они же в поле, или мастерских не работают, ни одной профессией не владеют, и не могут знать секретов мастерства? Того, что знают и делают Мастерские и Мастера? И лечит нас, и роды принимает – ну, вернее, принимала! – бабушка Танно… Как же получилось, что те, кто не может нам никак помочь, или сделать что-то руками – командуют?

Глостер даже задохнулся. Паршивец! Именно эта мысль и мучает его самого уже лет пять. И, он готов поспорить – и половину других мальчишек, да и взрослых мужчин Общины! Но…

Но почему так получается, что бездельники, прикрывающиеся своим положением, присваивают плоды тяжкого труда простых общинников, и для него – загадка.

Как ему однажды сказал в ответ на нечто такое всерьёз рассердившийся Моммсен, сопроводив ответ солидным подзатыльником: «Не твоего ума дело, молокосос! Так повелось исстари! Обсуждению не подлежит». Глостер тогда на Моммсена не обиделся: знал, что спроси он у матери, или отца – рубцы от хлыста заживали бы недели три…

– Не твоего ума это дело, братец… Жрецы, они… Возносят молитвы за нас и наши грешные души. Свершают Посвящение. И вообще – так повелось исстари. А если хочешь получить хорошего кнута – спроси завтра у матери. Ладно. Хватит вопросов. Марш спать!

Проводив взглядом скрывающуюся на полке тощую задницу в вылинявших потрёпанных штанах, (сам носил такие года три назад!) Глостер вздохнул (мысленно).

Быстро взрослеет братец. Как бы не нарвался на неприятности. (Тьфу-тьфу!..) Или вообще – не оказался причислен к грешникам-вероотступникам…

Утром Глостер позволил себе даже поваляться на своей лавке в чулане, где, как старший, спал. Он никуда не торопился, хотя отлично слышал за наружной стеной шум от движений остальных членов Семьи, делающих привычную утреннюю работу по двору: младшеньким нужно было выгнать обеих тёлок и восемь овец в проходящее мимо стадо, дать еды свиньям, курам, собаке и свистунам. Мать же теперь занималась только теми делами, что нужно делать в избе. Её лёгкие, почти бесшумные шаги, он различал особенно хорошо. (Ну ещё бы: за двенадцать-то лет! Когда ждёшь от быстро приближающихся шагов только одного: злобного окрика да наказания за какую-нибудь промашку, или недогляд!..)

Вставать и завтракать Глостер не спешил: хотел в полной мере насладиться своими новыми, взрослыми, правами и привилегиями. Согласно Закону тот, кто должен выбрать дело всей своей будущей жизни, должен эти девять дней посвятить тому, чтоб молиться о том, чтоб Покровитель ниспослал ему просветление, обойти все Цеха и Мастерские, и, вот именно – выбрать. После чего начиналось уже то, что не было столь приятным, как права: обязанности!

С лавки Глостер встал только после того, как за позавтракавшим и давшим матери указания на день отцом закрылась дверь.

Мимо Цеха красильщиков-дубильщиков Глостер просто прошёл: никогда его не привлекал удушливый смрад. Который вечно стоял в приземистом бараке, где сушились растянутые на козлах ткани и шкуры. Хлебопёком стать его тоже не привлекало: достаточно вспомнить мозоли и распухшие от опары кисти сестры…

Цех кузнецов. Сюда Глостера в любом случае не взяли бы – все места, что учеников, что подмастерьев, заняты. И очередь из готовых терпеливо ожидать кандидатов намечена на добрых три года вперёд.

Цех ткачей. Хм-м… Сюда идут только женщины, а место Мастера Роджер никому не отдаст ещё лет двадцать – сам молод, и вполне ещё в силах.

Так незаметно Глостер и дошёл до того места на околице, где нужно было пройти через Ворота – наружу, за тын. Туда, где располагались огороды, поля, и… Его мастерская. Потому что обжиг кирпича для печей и прочих построек, предназначенных для длительного пользования, ещё в стародавние времена жрецы приказали вынести наружу посёлка. Да и правильно: уж слишком пожароопасное это дело, чтоб ставить брызжущиеся искрами и отлетающими головнями печи рядом с деревянными избами!

Глостер приостановился у входа в свой Цех. Сегодня он туда почему-то…

Э-э, кому он голову морочит: никогда ему не хотелось заниматься кирпичами! Тоска потому что смертная: набрать глины в карьере. Перенести на площадку замеса. Из мешков высыпать, оформить в виде плоского блина с бортиками. Залить водой, дать отстояться сутки… Тщательно перемесить ногами с соломой, мотыгой наполнить рассыхающуюся от дряхлости форму, отбить, добавить или убрать лишнюю глину. Вывалить на посыпанную песком площадку. Выждать пока высохнет. Принести из Общинного склада дров, разложить их по камере. Уложить партию кирпичей. Разжечь.

И – самое страшное и тяжёлое: следить за поддержанием постоянной температуры трое суток! Неусыпно следить – в дождь и снег, в моровой туман, и осеннюю слякоть…

Глостер уже отлично научился по окрасу раскалённых брикетов определять: когда приоткрыть заслонки, чтоб не потекли обжигаемые кирпичи обуглившимся и пузырящимся шлаком, или наоборот: подналечь на меха, чтоб в огненнодышащем жерле стало пожарче…

Он двинулся дальше – к соседнему бараку.

Долго стоял перед ним. Сегодня, или через восемь дней?..

Э-э, кому он голову морочит! Давно он всё решил. Как всегда твердят жрецы, нужно выбирать то, к чему лежит душа. (Ну, или хотя бы то, что не так сильно раздражает…)