Их следы рассосались. Генри замешкался. Чуть не решив вдуть назад, он видит девчонку на каровом озере, машущую трусами, как вуду. Добившись вниманья, она задирает платье и раздвигает ноги; хихикая, тычет пальцем в свой бесшерстный лобок, на котором наколоты черепа свиноматок, и стремительно улепетывает. С ревом похоти Генри бросается ей вдогонку, думая только о розовой щелочке меж чернильных костей; представляя, как крылья желания хрустнут под обрядными пальцами. Мысли его, как искры в чернейшем каньоне. В душе его — геометрия жидкого сала.

Он тут же по пояс проваливается в песок.

Девочка возникает опять. Она вновь поднимает юбки, на этот раз изгибаясь, чтоб показать свои крохотные ягодицы. У самого копчика виден куцый, загнутый розовый хвостик. Она громко пукает калом, похожим на горстку дымящегося изюма, лягается, сбросив туфельки прямо на череп тонущего, и оказывается, что у нее пара грубых копыт. Засим она исчезает, хихикая, вместе со смоляной лялькой, вцепившейся в ее руку. Рыгая илом и гравием, Генри вдруг понимает, что туманность его отрочества переменила форму: призрак святого инцеста вновь угнездился в мангровой выси.

Луна убывает. С остекленевшего неба летят фотоны зимы, целуют тонкие цианозные губы, полные мировой скорби. Болото сворачивается в точку; зыбучий песок окончательно топит Генри. В его саркофаге все так же сидит Семья, неподвижно, отдавшись во власть распыляющему рассвету. Последний живой их потомок играет с мисс Леопард средь венериных мухоловок.

Луна командует потоками творенья. Но тело женщины командует не меньше.

Вылупившись под проклятьем луны, Тернер вырос средь темных бесполых дней, с подсознанием, вскормленным тайным советом тормозных астероидов. Поклявшись отмстить вселенной, он шел по зловещим тропам, покуда однажды демон его не явился в сернистом зеркале. Принеся в жертву все свои волосы, он узнал фразу, способную красть. Тернер начал накапливать Женскую Силу.

Роза с раннего детства любила ночь. Ее полог казался ей злобной смолой, из которой всплывали оживший куклы, как шабаш когтей, балдахином, бормочущим тысячи древних проклятий. Лопасти скорпиона вводили, вращаясь, ее секс-энергию в паутины. В ночь Хэллоуина добыча пришла к ней уже раздевшись, вся безволосая, с бледной кожей, блестевшей от смеси корицы с устричным жиром. В ступоре от сладострастного аромата, со взором, прикованным к промежности Розы — черному и золотому узору, видневшемуся из-под задранной юбки — Тернер брел, как сомнамбула, за сиреной; он проследовал с ней до ее темницы, завороженный нагими, упругими ягодицами, на каждой из коих красовалась наколка в форме косточки персика. Теперь была его очередь помолиться на ночь.

Зашит в костюм из виверровой шкуры, с романской свечой, торчащей из жопы, прикован к азотной скале сочленением крохотных окаменелых крылышек; Роза в прострации перед ним, с разведенными бедрами и религией. Задыхаясь на проводе тайного сада, Тернер тянет лицо, чтоб увидеть жемчужины пота у нее на лобке, вдохнуть странный запах лемурного земляничного масла и рунической ржавчины; все же его язык немного не достает до канавы. Она поет петлю из слогов, которую он обречен повторять — его голос гремит тяжело, как надгробный камень, и резонирует так, будто дьяволы мечут кости по его предсмертную душу.

Приближается час рассвета.

Под самый конец, Роза расковывает добычу. Как ком потрохов из разбитой машины, Тернер падает на нее, хрюкая и давясь соплями, его яростный пенис скользко тычется в ее пах, вены на безволосом скальпе у нее над лицом выпирают надписью Мама. Внезапная линька: зрачки его расширяются и лезут наружу, пока вся поверхность обоих глаз не становится черным блестящим экраном, кажущим древний забойный фильм. Грязные, протозойные фразы соскальзывают с его губ конспектом чумы. Когда он кончает, неся околесицу будто увечный мастиф, Роза ныряет в похожий на кому сон. Она проснется в Аду покинутых сексом печалей.

Голый в своей лачуге, Тернер стоит и скалится в зеркало. Вот, у него меж сосков, пиздящее как ослица влагалище, венчик его волос заплетен золотыми бантами. Он размазывает его сок по лысому черепу, радостно размышляя об источниках веры.

Начинается странный водоворот зимы. Он приносит с собой необычное, новое целомудрие среди женщин — орудует Пиздовор. Но к солнцестоянию Тернерова губная малина набивается до отказа. Мяучащие влагалища изрыли траншеями весь его кожный покров. Он назвал каждое в честь его донорши, как домашних животных; горделиво он шепчет им что-то, гладит их, когда кормит кусочками жареной курицы, яйцами или грецким орехом. Его любимица — Лидия — пересекает ладонь его левой руки. Она злобно шипит и плюет в него рыбные кости.

В самый короткий день Тернер громко поет серенаду своим щелям и крестит их красным соленым медом; затем отправляется на узурпацию менструального трона.

Настоящая вера находится на алтаре клиторальных психозов. Щетинясь фаллопиевым магнетизмом, Тернер ходит, как призрак, по чащобам лесов и туманным просекам. Реки вскипают при его приближении, самки беременеют и стонут. Отныне лишь только он будет нежиться в империях Солнца, портя скорости жизни и умиранья, монаршая железа в мозгу у творенья. Ребра внутри его пульпы магичных щелей — тверже золота — тянутся спицами сверхгигантского галактического колеса, наклонно летящего через внутренний космос; покуда две сотни лоснящихся губ будут скорбно шептать подстрекательство к бунту, Тернерово тысячелетнее царство начнется с солнечного оргазма, дабы навеки аннигилировать тиранию тьмы.

Увы, ясновидящая луна сбежала со своего неба! Тернер истинно одинок. Он содрогается в мрачном несвете; тихо настолько, что слышно, как трахаются скорпионы. Насекомые с издевкой вспархивают с шелковых обдолбанных грибов, расклевы, испещряющие груды грудной шерсти, валят на него параболы фосфоресцирующей фригидной нефти. В их зеленом мерцанье он видит гниющие трупы, выбитые из Ада эльфами чистой рвоты. Вампирные нетопыри бомбят его калом. Тучи спермокрылых богомолов, кристальных лихорадов, всех, кто презирает свет рассвета, сговорились опутать Тернера чарами. Даже деревья атакуют его, набухнув дьявольским адреналином, и за их каннибальной стеной виден смоляной океан, сотрясающий берег. Огромные трупоядные чайки впархивают с востока, с когтей их сочится желчная падаль, в то время как далеко внизу командуют бездной гигантские белые акулы, посвященные в таинства, коих нам не узреть никогда.

Тернер трепещет, застряв на роге склоняющейся Венеры. Рак рва. В абсолютной, чудовищной темноте он глядит в отраженье своей души. Полой как менопауза. Все его пизды ссохлись и сморщились, они обезвожены, как его мечты. Ударяет молния, и на мгновение два искусственных солнца жестоко вспухают у него на сетчатках. Вопящие вихри дразнят его слепоту; беспиздые девочки-овощи валятся с виснущих сучьев, танцуя на призрачных петлях, и единятся с ночью, взывающей к лунной сестре.

И Луна откликается.

В каровом озере она пробуждает волнение, вызвав финальную, массовую менструацию у самозванца. Тернер со вздохом падает, кровь его жизни хлещет из сотни влагалищ, синяя плоть твердеет, как листовой металл. Шторм ярится вдвойне, ошаманив тем небо, схожее с мраморным задом некой срущей богини. Молния подрывает дуб. Засосав электричество, вставшие ветви пикируют вниз и вонзаются Тернеру в каждую сжатую дырку, ебут его до позвоночника, вздергивают с верещанием в воздух, все тело трясется и рвется, как жертва волков. Он наконец разлетается в клочья, залив собой дальние пустоши знойным малиновым ливнем; и тут же эхо гремит демоническим квохтаньем с пышного спутника из его волос.