— Я знаю. Помнишь, на приеме Нак сам о нем заговорил?

— Да, было дело… но ты так можешь перезаразить здесь всех подряд и даже нас, амеров, тоже. Подробно опиши симптомы этой болезни, причины ее — она ускользает от наших приборов. Мы должны знать, как с ней бороться и победить эту напасть, если уже к нам ее занесли. Ты действительно способен открыть этим земным примитивам наши пути во Вселенной, рассекретить выходной канал?

Кеворка как будто не слышал.

— Я должен, — бормотал он, — вернуть их на Землю. Только на Альдебаране я понял, что здесь они превратятся в чудовищ, если уже не превратились. Я должен помочь им… там на Земле они когда-нибудь меня вспомнят и поймут… Они поймут меня и — откроют себя…

— Поймут тебя, откроют себя — что за бред ты несешь? Подумаешь, какая-то Земля не досчитается каких-то четверых своих жителей, — усмехнулся Раплет — могли же они попасть там под машину или умереть от воспаления легких! Вместо этого они попали к нам. И ничего с той Землей не случилось, уверяю тебя. Ноленс на всякий случай проверил ее параметры — она попрежнему вращается все с той же частотой и радиоизлучение у нее все то же, как было прежде. На место этих четверых там уже родилось множество других. Разве ты не знаешь их любимую пословицу «Незаменимых у нас нет!»? Как же ты смешон и жалок в своей привязанности к ним, ничтожный биобрут!

Раплет засмеялся, голова его затряслась и от этой тряски из-под черной шляпы выбилась косица разноцветных проводков.

Кеворка с силой дернул Раплета за выбившуюся косицу. Амер вздрогнул, полоса его жизни дала зигзаг, и он оцепенел. Кеворка нырнул в дверной проем. Пропустив его, двери с криком ужаса свернулись в ядовитый кокон.

Случайное отключение амера было недолгим: сработала система бликмента, и Раплет снова задвигался. Его вступление в новую фазу бытия было ужасным — он впал в такую ярость, что превратил ВЭГ в горстку камней и липких железных прутьев, а потом помчался к авезудам и там, унижаясь и кланяясь, выпросил у них во временное пользование — на пару каких-нибудь часиков! — Таинственного Дзыня.

А тем временем по всем каналам связи уже неслось сообщение: «Из ВЭГА бежал опасный преступник Кеворка, черный кеоркийец. Указавший его местонахождение удостоится высшей награды Альдебарана — получит право изменить свое происхождение!»

Весь Альдебаран был поднят на ноги, удивлению его жителей не было предела: «Неужели тот самый Кеворка, первый разведчик системы, ее гордость?!»

О Хартинг, что делается на этом свете!

Гвадарий Фигософ — верховный правитель Альдебарана — в утро побега Кеворки пребывал в дурном расположении духа, а это значило, что его размышления не будут представлять ценности для последующих поколений.

Гвадарий был странным существом и скрывал свою странность ото всех, кроме Эрумия: перед ним он не натягивал свой лиственный плащ до корней волос и не горбился, как глубокий старик, и не притворялся немым. Эрумий был ему предан беззаветно, и потому на Эрумия всегда можно было во всем положиться, уж он клюв зря, во вред своему Гвадарию, не разинет.

Гвадарий Фигософ представлял из себя существо наивысшего порядка, но в отличие от его подданных, не считая, конечно, карков, происхождение имел чисто растительное — это было дерево, наделенное способностью к глубокомыслию, постоянно раздумывающее о судьбах мироздания и, в частности, о судьбе пространства Олфея с его системой Альдебаран.

Это он, Гвадарий, придумывал законы для Альдебарана, это он следил из своей заповедной рощи за всем ходом его, Альдебарана, Истории, изредка подправляя ее — если что-то казалось ему не совсем так или же не в том духе.

Однако же существенных вмешательств в Историю, воплощенную в жизнь Светилами, — исполнительной властью Альдебарана — он по принципальным соображениям избегал, потому что его жизненный принцип был: спокойствие, равновесие, невмешательство.

Он был преогромного роста и мощного телосложения и занимал в лесу много места. Карки, в последнее время бродившие от нечего делать по кваркеронским лесам, часто садились под ним — в его тень — чтобы отдохнуть от очередной войны и от затянувшейся кваркеронской неразберихи с ее строгими беспорядками. Быстрые ариды, с гортанными криками пролетавшие над ним, иногда садились на его ветви, чтобы отдохнуть после долгих перелетов, и оставляли ему на память сделанные их когтями отметины на его ветвях. Коричневый неспокойный туман авезудов обычно накрывал его по вечерам. И он следил за его причудливым движением и проникался пониманием сложности авезудской жизни. Кеоркийцы не раз устраивали на его поляне свои поражавшие воображение шумные игры с песнями и плясками. Он терпеливо сносил их крики, крепко смежал веки и своими прохладными ветками легко постегивал не в меру разгулявшегося какого-нибудь певуна или танцора по его разгоряченной спине. Они не обращали на него никакого внимания — думали, что это такой теплый ветер раскачивает деревья и шелестит над ними мягкой листвой.

Он взрастил на своих крепких ветвях множество поколений узорчатых листьев, и они — наделенные частицей его разума — уносились из Кваркеронского леса и летали потом по всему Альдебарану и пространству Олфея в поиска для него, Гвадария, новых знаний и приносили их на себе в виде разнообразных прожилок и новых рисунков. Но никто из альдебаранцев не знал, не догадывался — что это за листья такие, кто за ними стоит, или кого они, альдебаранцы, сами лицезреют, когда сидят под шатромшумной листвы или же отдыхают после долгого перелета на толстых ветках, покрытых узорчатыми листьями.

Светила, через которых Гвадарий управлял всем пространством Олфея и системой Альдебарана, в отличие от карков, аридов и авезудов, его вообще никогда в глаза не видели, он был защищен от них своим мощным мыслительным полем, однако, они отлично знали, что он есть, существует и что выше, могущественнее его здесь никого нет и быть не может.

Странное дело, но случалась с ним иногда такая проруха, когда он вдруг начинал сам в себе сомневаться и начинал думать, что это ему только кажется, что он свободен и управляет. Что на самом деле есть «некто», еще более невидимый, нежели он сам, — кто на самом деле управляет им, Гвадарием, но он, Гвадарий, его не видит, как не видели его никогда, например, Светила. А тем, кто управляет этим «некто» управляет, наверно, совсем другой «некто», и этих «нект» не счесть, и существуют они по принципу «матрешки». Это открытие он сделал давно, когда разведчик Вилт в третий раз вернулся с Земли и привез оттуда своему дальнему родственнику Эрумию, который был помешан на всяких блестящих побрякушках, множество металла, всякие там цепи, гвозди, заклепки и другие суверниры — фуражку, носки, солдатский котелок и большую матрешку. Так вот эту сувенирную матрешку Эрумий с презрением сразу отверг тогда и выбросил ее в кусты за полной ненадобностью, а весь свой драгоценный для него металл постепенно растерял во время служебных полетов.

Он, Фигософ, поднял матрешку, когда Эрумий улетел на очередное задание, и спрятал ее подальше, засунул в самое большое и старое свое дупло, не хотел, чтобы Эрумий ее обнаружил, когда начнет заниматься уборкой, а то, чего доброго, еще подумает, что он, Гвадарий, в игрушки здесь играет, покуда он, Эрумий, летает по делам. Чем-то родственным, почти родным, пахнуло на него, когда он впервые качал на своих ветвях большую матрешку с ее матрешечками внутри мал-мала-меньше, и это ощущение тогда его очень согрело и потом еще долго продолжало согревать во время альдебаранских холодов, стоило ему о той матрешке подумать. Так родилась у него маленькая личная тайна: больше личного у него не было ничего.

Фигософ давно открыл внутренние законы, управляющие системой и все шло для него, Гвадария, без сучка и задоринки до тех пор, пока однажды Эрумий не принес ему вот эту самую весть о предательстве Кеворки, его побеге из ВЭГА и помрачении Раплета на почве ревности к биобрутам.