Но Владик не пошел ни на завод, ни на стройку, а устроился на фабрику-кухню, чтобы Наташе свежие пирожные приносить, и помощником дворника в своем доме, чтобы после фабрики-кухни быть поближе к Наташе. Он помогал Раплету подметать и убирать двор, мыл лестницы на этажах, а по ночам он писал о том, что видел во дворе, на своей и на соседних улицах. Но видел он все время почему-то все не то и не так. Написанное ему не нравилось, и он рвал свои черновики и выбрасывал их к большому удовольствию Раплета, который теперь перевыполнял планы вторичных поставок бумаги.

— Молодец, парень, — хрипло хвалил его Раплет, доставая из мусоропровода очередную кипу листов, — так бы тебе пахать всю жизнь.

Наугад Раплет доставал какой-нибудь клочок бумаги и начинал читать вслух: «Иван Иванович Загорюй сегодня свалился в котел кипящего асфальта. Он падал с неба, когда менял лампы в уличном фонаре, но не сварился, а — ударившись спиной об асфальт — был выброшен из котла по закону Архимеда…»

— Это ты того, все врешь, — усмехаясь в черную бороду, бурчал Раплет, сваливая бумаги в огромный желтый мешок. — Такого, братец, здесь не бывает, не выдумывай.

Раплет видел здесь то, что видят все. Каждое утро он вставал ни свет ни заря и начинал чиркать метлой по асфальту летом или осенью после дождя, скрипеть лопатой, когда шел снег, лязгать скребком или стучать ломом при гололеде. Он никогда не улыбался и не светлел лицом, был всегда молчалив и сосредоточен и свое немудреное дело выполнял с таким остервенением, что казалось — в обычный мусор, воду или снег он вкладывает какой-то свой тайный смысл, который мучает его или по крайней мере заставляет его все время быть начеку.

С его бледного лица стекала черная борода, глубоко запавшие зеленые глаза неожиданно обжигали.

Еще тогда, в самом начале, когда Раплет только-только еще появился у них во дворе и приступил к работе, Владик при встречах с ним каждый раз старался как можно быстрее и незаметнее прошмыгнуть мимо дворника: отчего-то ему делалось не по себе, страшно ему вдруг становилось — в чем он не хотел себе признаваться, потому что это не лезло ни в какие ворота, и действительно, с какой стати он должен был бояться выдуманного им дворника, который, правда, непонятно каким образом взял и материализовался, и даже имя у него было то же самое, впрочем, это все могло быть простым совпадением, какие в жизни встречаются чуть ли не на каждом шагу, и никому до этого нет дела — ну совпало и совпало, ну и что с того? А — ничего. И — ничего, и вправду.

Однажды утром, когда он, как обычно, вел сонную, капризную Наташу в детский сад, они увидели дворника, стоявшего в детской песочнице с воздетыми к небу руками. Издали он показался Владику похожим на огородное пугало — в вечном черном своем, почти до пят, пальто и в черной шляпе набекрень, а из под шляпы какой-то провод торчит. Владик не удержался и фыркнул — страха как не бывало.

— Привет, трудящимся Востока, наше вам с кисточкой! — Он приподнял с головы воображаемую тюбетейку.

Раплет быстро опустил руки и схватился за метлу, лежавшую тут же на песке.

— Какой я тебе с Востока? Я не с Востока, я — оттуда, — сумрачно ответил он, неопределенно махнув метлой в небо.

Владик подумал, что Раплет шутит, и решил ему подыграть:

— С неба, значит, свалились?

— Не свалился, а прошил Землю лучом.

Владик с трудом поборол смех и, чтобы не рассмеяться дворнику прямо в лицо, брякнул сходу какую-то глупость, вроде того, уж не портной ли вы и что шьете — если это не секрет.

— Скоро небо кому-то покажется с овчинку… а ты дерзкий очень, смотрю, старших не уважаешь — нехорошо. Надо бы тебя на выучку взять, научить уму-разуму. — (Через какое-то время и на самом деле он пошел к Раплету в помощники, но никакой-такой особенной выучки не было).

Владик смутился — действительно, получилось глупее не бывает.

— Извините. Не хотел вас обидеть. Наташа, поздоровайся с товарищем дворником, — поспешил он блеснуть вежливостью, и дернул Наташу за руку. — Вон, смотри, метла какая… прямо как и не метла… — Опять новая нелепость соскользнула у него с языка, и он тут же прикусил себе язык.

Наташе здороваться с Раплетом не хотелось. Когда с человеком здороваешься, будто что-то важное рассказываешь ему про себя. А зачем такому страшному Раплету про нее что-то знать? Так и не поздоровалась она с ним тогда, в первый свой раз.

Вот и в это утро, наступившее вслед за тем вчерашним, полным беспорядка вечером, она тоже, как всегда, полусонная, тащилась в свой нелюбимый детский сад и слезно Владика просила, чтоб он оставил ее сегодня дома, пусть даже одну на целый день, она уже привыкла оставаться одной и не будет скучать, и ничего не будет у него со стола трогать, а будет весь день только спать, потому что… Тут она вдруг замолчала и на какую-то минуту заснула прямо на ходу, проснулась она оттого, что Владик сильно дернул ее руку и велел поздороваться с Раплетом. Здороваться с дворником она, как всегда, не хотела, и, только повернув за угол, когда Раплета совсем уже не стало видно, чтобы лишний раз не раздражать брата, тихо пискнула, как мышка:

— Дяденька Раплет, здравствуйте. А у меня ваша авторучка куда-то задевалась, которую мне Владик подарил…

Как ни странно, Раплет ее услышал, выглянул из-за угла и переспросил:

— Задэвалась, говоришь — странно-странно, — и окинул Наташу пристальным взглядом, как будто к чему-то примеривался, а потом взмахнув метлой, чтобы начать очередное сражение с очередной огромной лужей, образовавшейся во дворе после ночного сильнейшего дождя, поинтересовался: — А куда же она, по-твоему, могла задеваться, дэвочка?

— Он всех женщин и девочек называл не иначе как «дэвочками», и даже Сусанну.

Наташа развела руками.

— Улетела, наверное, куда-то — правда же, Владик? А может, к вам вернулась — я же не знаю.

Владик собрался было ради смеха поддержать сестру в этом ее остроумном, но далеком от действительности предположении, но увидел на лице Раплета улыбку, и от этой его улыбки ему стало вдруг снова не по себе. Он беспомощно оглянулся по сторонам, и его взгляд скользнул по детской площадке, вернее, по самому ее краю. Отсюда, где они с Наташей сейчас находились, он мог видеть только небольшой кусок двора — там как-то неуклюже громоздилась, другого слова он не мог подобрать, нелепая зеленая песочница. И бредовая мысль посетила его в тот миг: неспроста Раплет всучил ему эту авторучку… но зачем?!.. И он оторопело посмотрел на Раплета, попрежнему выглядывающего из-за угла.

— Что ты на меня так смотришь? — услыхал он его глухой покашливающий голос. — Я тебе, дорогой, что-то должен? Кажется, я с тобой рассчитался сполна — или — нет?

— Да, конечно. Просто чушь какая-то в голову лезет… — Владик встряхнул головой.

— Давай вымету, — усмехнулся Раплет. — За мной это не заржавеет, сам знаешь. — И он поднял метлу наизготовку.

— Вымети, Раплет, пожалуйста, вымети, — запрыгала по асфальту Наташа, к этому времени уже совершенно проснувшаяся и готовая играть в эту и в любую другую игру, только бы подольше не идти в детский сад. — Я хочу очень посмотреть, это будет смешно, правда же, Владик?

— Ну раз дэвочка просит…

Для начала Раплет перевернул метлу снизу вверх и три раза стукнул об асфальт палкой. Метла, точнее, все ее прутики, вспыхнули на утреннем солнце радужным стрекозиным крылом. И, словно бы на зов, из парадной выбежал черный, как уголь, полуголый Кеворка в красных шароварах и босиком.

— Кто меня звал? — закричал он пронзительно, как свисток, и промчался мимо Раплета, окатив его, Наташу и Владика грязной водой из лужи, с которой Раплет собирался сразиться.

Раплет от неожиданности охнул, заскрипел, не хуже старых дверей в любой из парадных того дома, который обслуживал, и с метлой под мышкой потащился прочь.

Вадик с Наташей стали отряхиваться от воды и услыхали женский крик.

— Куда босиком — стекла кругом? Сандали надень, горе ты мое любимое!