– Не хочешь ли ты сказать, таким образом, что с тех пор, как мы познакомились, ты тоже должна была молчать?

– Я думаю, что это было бы лучше. Я и так слишком много говорила.

– Но ты еще ничего не рассказала мне о себе. Я даже не знаю, как, например, ты стала такой искусной в любви. Где тебе удалось всему этому обучиться?

– Это будет, наверное, единственная вещь, которую я тебе не объясню никогда. А теперь пойдем. Мне уже немного надоел этот шум, это постоянное вращение людей вокруг нас. С тех пор, как мы пришли в бар «Harry's» и ходили по другим ресторанам, у меня начала кружиться голова. Мы с тобой побывали в самых роскошных местах, ты должен быть доволен. А теперь я не хочу видеть никого, кроме тебя. Нам нужно остаться только вдвоем.

– Отвезти тебя домой?

– Я тебе сказала, что хочу остаться с тобой.

– Ну, так почему бы нам не пойти к тебе, ты ведь сказала, что ты свободная женщина?

– Я боюсь, что по сравнению со всеми этими шикарными местами, которые ты мне показал, мой маленький уголок покажется тебе слишком уж скромным, простым. После такого шикарного вечера, таких развлечений можешь ли ты себе представить, чтобы восточная принцесса жила в очень скромной маленькой квартирке без особого шика и абсолютно без всякой таинственности? Конечно, ты не захочешь этого. Для нас это было бы ошибкой. Давай попробуем немного продлить это очарование.

– Но ты ведь не хочешь, чтобы мы вернулись в ту гостиницу, где мы с тобой встретились?

– Нет, дорогой, это было бы слишком рано. Давай сохраним комнату с глициниями, также как и шампанское «Перье-Жуэ», на более отдаленные времена. А к тебе же мы можем пойти?

– Ко мне? – переспросил он.

Какое-то мгновение он помолчал, потом ответил:

– В конце концов, ты права, мы можем пойти и ко мне.

– А почему ты колеблешься? Может, ты боишься чего-то?

– Чего мне бояться? Я ничего не боюсь, дорогая.

– Например, тебя может кто-нибудь ждать там. Может быть, другая женщина?

– Я сказал тебе, что я тоже свободен.

– И часто ты приводил к себе женщин?

– Не чаще, чем в ресторан «Максим». Она заметила:

– Это не так уж и утешительно для меня. На что он ответил:

– Ты, конечно, не поверишь, если я скажу, что ты – первая женщина, которая придет ко мне домой. Но не это меня смущает. Понимаешь, в общем, все другие, что были раньше, приходили, но ни одна не смогла у меня остаться.

– Они что, так у тебя скучали?

– Нет, не думаю. Мне кажется, что любая из них хотела бы остаться у меня, но я очень дорожу своей независимостью.

– А ты думаешь, что я хочу у тебя отнять эту независимость?

– Да,– сказал он,– потому что ты – необычная женщина. Может быть, и сама того не желая, ты уже привязала меня к себе многими тонкими цепями, например, хотя бы своим умением рассказывать загадочные истории. Наверное, это глупо, но я очень люблю сказки, и в будущем мне было бы трудно обойтись без твоих историй. И потом, ты – это ты...

Устремив на него взгляд своих огромных глаз, она спросила:

– Ты боишься, что если я войду в твою личную жизнь, я больше не уйду из нее? Можешь быть спокоен: я умею уйти тогда, когда нужно. Думаю, что ты боишься самого себя. Значит, ты не пойдешь на то, чтобы пережить такое испытание?

Он коротко и спокойно сказал ей:

– Пойдем.

Казалось, Хадиджа не проявила особого интереса к интерьеру и меблировке квартиры, в которую попала. Впрочем, комнаты были обставлены с редким и безупречным вкусом. Что было очень приятно в этой квартире одинокого холостяка, так это то, что все, в ней находившееся, было выбрано и куплено самим хозяином квартиры. Цвет ткани, которой была обита мебель, и красноватый бархат двойных штор,– во всем этом были спокойствие и уверенность, и совершенно не было заметно, чтобы в этой квартире работал дизайнер, который сказал бы: «Вот здесь, месье, мы поставим комод в стиле Людовика XVI, напротив нужно расположить английские кресла, а на этой стене будет хорошо выглядеть абюссонский гобелен, мы специально осветим его прожекторами, прикрепленными к потолку,– это производит большое впечатление. Что касается ковров, конечно, они должны быть мягкими, с ультрасовременным рисунком».

Единственным предметом меблировки, казалось, сразу приворожившим Хадиджу, было огромное канапе, которое находилось в зале. Едва попав в комнату, сна бросилась к нему и уселась в уголке, поджав под себя ноги и сбросив на ковер свои золотые сандалии – казалось, она, наконец, нашла для себя удобное убежище, из которого можно наблюдать тихонько всю комнату и быть очень неприметной.

– Хочешь чего-нибудь выпить?

– Нет, Ален, мы достаточно выпили сегодня. Иди ко мне.

Он не успел ничего ответить, как она стала быстро разбирать свою красивую прическу, вынимая из нее шпильки, и скоро на плечи и лицо ее посыпался поток красивых тяжелых волос цвета эбенового дерева.

Ален был очарован.

– Почему ты вчера не показала мне свои прекрасные волосы? Почему ты прятала их в этой прическе?

– Потому, что всему свое время. Я сказала тебе, что настоящее искусство влюбленных – не показывать все сразу.

– Никогда еще я не видел таких прекрасных волос.

– В моей стране их называли «шаар кайфа аль харир».

– Переведи мне, пожалуйста, быстрее.

– «Шелковые волосы».

– Но какой они длины?

– Пятьдесят пять сантиметров. А когда я приехала в Париж, два года назад, они были на десять сантиметров длиннее, но мне пришлось их немного подстричь.

– Зачем ты сделала это, это ведь преступление!

– Дорогой мой, во всем Париже я не могла найти парикмахерскую, где бы согласились мне их мыть. Когда я жила в семье в Тунисе, у меня была специальная служанка, основным занятием которой было делать мне прическу. Каждое утро она проводила более двух часов за этой работой.

– Это великолепно! Женщина, тратившая каждый день два часа на то, чтобы сделать прическу!

– А что ты думаешь, парижанки, которые ходят в парикмахерскую и проводят там огромную часть своей жизни, чтобы делать прически, чем-то отличаются от нас? Только большинство из них убеждены, что нужно покороче остричь волосы, а затем носить парик. Мне удалось сохранить большую часть моих волос, но мне это стоит огромных усилий. Только благодаря тому, что я теперь не хожу в парикмахерскую, а делаю все сама. Таким образом, у меня есть время посидеть тихо, размышляя о своем.

– Пообещай мне, что ты не отрежешь больше ни одного сантиметра своих прекрасных волос!

– Ну, если они так нравятся тебе, я обещаю это. Впрочем, в это время они как раз отрастают.

– Дорогая, это же настоящее чудо природы! Рассыпанные вот так, на диване, они до того прекрасны и естественны, что сразу же вызывают чувство зависти и восхищения.

– Это еще что! Если бы ты видел волосы моей матери!

– Почему ты говоришь о ней в прошлом? Разве она умерла?

– Нет, она жива, но волосы она отрезала.

– Каким образом? Оставаясь в своей стране, она их отрезала?

– Она это сделала не по своей воле и не по требованию парикмахера. Причина была в другом. Это была жертва, которую она принесла в день смерти моего отца. Она их отрезала прямо на уровне шеи и положила все волосы в гроб своего мужа. Это не было обещанием, данным ею раньше, нет это был знак траура и печали, который оказывают памяти умершего все верные арабские жены. Как ты думаешь, какова была длина волос, которые моя мать положила к смертному одру моего отца? Один метр и семьдесят два сантиметра. Моя мать невысокого роста, поэтому когда она расплетала волосы, они достигали пола. В день свадьбы моих родителей эти волосы волнами падали на плечи, спину моей матери, и она была самая красивая невеста во всем Тунисе.

– И какую прическу носит она теперь?

– Теперь она носит очень короткие волосы, как у вас во Франции называют «под мальчика». Впрочем, это ей тоже идет.

– Она жалеет об утрате своих волос?