- Не молоденький - это правильно, сейчас оденусь.

Василий Егорович ушел в дом.

Во дворе остались Михась и носастый длинноногий, как журавль, Феликс в черном коротком плаще и в детской кепке с пуговкой на макушке.

По-прежнему издали Феликс молча смотрел на гостя. Потом спросил:

- А пистолет у тебя есть?

- А что?

- Просто так, интересуюсь...

- Нет у меня пистолета, - сказал Михась.

- Нету? - удивился Феликс и подошел поближе. - Как же ты можешь быть партизаном без пистолета?

- А откуда ты знаешь, что я партизан?

- Вижу. Что я, тебя первый раз, что ли, вижу? И потом, я помню, когда ты тут работал. Я тогда болел, учился в лесной школе. Меня взяли домой перед самой войной. И мои братья тогда приехали из Минска на каникулы. Мои братья, ты же знаешь, тоже были потом партизанами.

- Почему это - "были"?

- Мать все время плачет, считает - они погибли. И говорит, ты их увел в партизаны. Она все время ругает тебя. А батька, напротив, считает, что ты ни при чем, раз идет такая война...

- Конечно, я ни при чем, - сказал Михась.

Феликс переступил с ноги на ногу, поежился.

- У тебя закурить нету?

Михась почти презрительно осмотрел, как смерил с ног до головы, худенького Феликса:

- И ты еще куришь?

- Иногда, если есть табак.

- Вот оттого ты такой, - указал пальцем Михась.

- Какой?

- Ну, какой ты сейчас...

- А какой я сейчас?

- Ну что я тебе буду объяснять! Ты же сам знаешь. Ты худущий, как... как скелет. И еще куришь...

Феликс, однако, не обиделся, снова переступил с ноги на ногу.

- А ты? Ты не куришь?

- Давным-давно. Бросил эту глупость и забыл.

- Это как раз не глупость. Если ты хочешь есть и закуришь, ты опять сытый.

- А ты что, хочешь есть?

- Нет, мы недавно ели.

- А то я могу тебе хлеба отрезать, - стал снимать с плеча мешок Михась. - Пожалуйста.

- Да не надо. На что это, - как бы отодвинул его рукой Феликс. - Ты к нам пришел и вдруг... Что мы, голодные, что ли? Отец, ты знаешь, как бы осердился. - Феликс опасливо покосился на окна. - Отец теперь стал очень сердитый. Раньше был веселый, а теперь узнать нельзя.

- Все теперь сердитые, - опять закинул за спину мешок Михась.

- Без пистолета тебе плохо, - швыркнул носом Феликс. И сразу улыбнулся: - А у меня есть пистолет. Итальянский. И две обоймы. Полные. Полный комплект.

- Откуда?

- Мне один парень дал, бывший комсомолец. На хранение дал. Еще весной. Но его забрали в гестапо.

- Кого забрали?

- Этого парня. А пистолет у меня хранится. Никто, кроме Евы, не знает где. И то дурак, что ей сказал...

- Покажи, - без особой заинтересованности попросил Михась. - У меня тоже был итальянский.

На крыльцо вышел Василий Егорович. Он медленно, держась за поручни, спускался с крыльца, в ватной телогрейке, в стареньких подшитых валенках, хотя было еще не холодно.

- Потом, - увидев отца, почти прошептал Феликс. - Потом покажу. Я сам в партизаны все равно не пойду. Мне характер не позволяет. И кроме того, я болею. У меня рука не действует. Я с детства сухорукий.

Втроем они вошли в деревянную пристройку за домом. Здесь когда-то, еще до войны, был коровник, а теперь - мастерская. Верстак. Большие и малые тиски. На верстаке - паяльная лампа, молотки, зубила, дрель, метчики. На стене, на вбитых в стену крюках, - два велосипеда. Под ними - ведра, кастрюли, примус, две железные печки, чайник без, носика, самовар.

У верстака - полуразобранный мотоцикл.

Мотоцикл этот - мечта детства - сразу же привлек внимание Михася. Он даже протянул было руку, чтобы потрогать кожаное сиденье. Но это выглядело бы несолидным. И он показал рукой на кухонную утварь у стены, на изломанные ходики, улыбнулся:

- Значит, по-прежнему есть заказчики?

- Заказчики-то есть, да толку от них мало, - поднял Василий Егорович с пола обрывок резинового шланга и бросил его в угол. - Плохо платят, задерживают плату. Ни у кого ничего нет. В прошлом году было лучше. И мукой платили, и солью, и сахаром. Масло даже приносили. А сейчас худо...

- А немцы как? Теперь уж вас не тревожат?

- Немцы? - Бугреев вдруг засмеялся. Засмеялся и закашлялся, да так, что пот выступил на лбу. Прислонился к верстаку, взялся за грудь.

- У вас, наверно, температура, - испуганно посмотрел на него Михась.

- Все может быть, - согласился, откашлявшись, Бугреев.

"Вам бы прилечь сейчас", - хотел еще сказать Михась. Но не сказал. Таких слов нельзя говорить Василию Егоровичу. Он сам знает, что ему делать.

- Немцы, говоришь? - вытер губы платком Бугреев. - Немцы, Миша, нас уже мало тревожат. Потревожили, как видно, достаточно. Пустыня. Пустыню сделали тут. Глухо. Никого нету. Нечего теперь делать тут немцам в нашем углу. Кладбище, овраг и речка. Из артиллерийского склада давно уже все вывезли. Тихо. Делай что хочешь. Хоть караул кричи. Только знакомые жители из Жухаловичей иной раз по старой памяти заходят. Заказчики, - улыбнулся он.

Михась все-таки не выдержал, ласково потрогал кожаное сиденье мотоцикла, прислоненного к верстаку.

- Вот я себе такой обязательно заведу, когда кончится война. С коляской.

Феликс, все время молча и как-то безучастно стоявший у дверей, ухмыльнулся:

- А когда она кончится?

- Война? Когда будет наша победа, - заученно ответил Михась и попробовал сесть на мотоцикл.

- А когда будет наша победа? - еще шире ухмыльнулся Феликс.

- Перестань! - прикрикнул на него отец. - Нечего тут дурачка разыгрывать. Это, Миша, ты знаешь, чей мотоцикл? Это мне один полицай его привел в починку. Да ты, наверно, помнишь, был у нас здесь в МТС ученик Микола Шкулевич. Он старше тебя, наверно, годика на четыре...

- Он что теперь - полицай? - округлил глаза Михась и не стал садиться на мотоцикл.

- Угу, - кивнул Василий Егорович. - У него старший брат даже какой-то начальник в полиции. И вот достали себе эту машину, только поломанную. Обещал за починку заплатить мукой. Вчера принес соли.

- Сволочи, - покосился на мотоцикл Михась. - Если б не было у нас полицаев и разных предателей, мы бы" немцев легко расколошматили. Это все так считают... Микола, ах сволочь! Был верзила такой. Все драться ко мне лез. Встретил бы я его сейчас...

- Вот эти возьми, - показал Феликсу Василий Егорович на большие кузнечные клещи. - Донесешь?

- Донесу, - мотнул птичьей головкой Феликс. И перекинул тяжелые клещи через плечо, одним концом засунув за пояс.

- А ты, Миша, бери разводные ключи, этот молоток, зубило. И пошли. Мешок свой можешь здесь оставить. Ничего с ним не случится.

Сам Василий Егорович вынес из мастерской небольшую саперную лопатку и низенькую, на крошечных колесиках тележку. Покатил ее за собой.

Они вышли во двор и направились через огород по изрытому кочковатому картофельному полю в сторону реки. Длинные плети ботвы, уже неделю назад выдернутые из земли, цеплялись за ноги.

8

У оврага Василий Егорович остановился:

- Помнишь, Миша, как мы с тобой тут трактор вытаскивали? Так ты тогда и не признался, кто тебе озоровать помогал.

- Что уж теперь вспоминать, - смутился Михась. Но воспоминание это, как теплым ветром, приятно опахнуло его. И тотчас же угасло.

По тропинке, давно протоптанной множеством ног, они гуськом прошли по краю оврага и свернули в густой бурьян.

- Здесь вот у нас лежат главные поросята.

Василий Егорович разгреб сухие стебли колючего репейника, и Михась увидел огромную, действительно похожую на свинью бомбу.

Феликс толкнул ее ногой, но она ничуть не стронулась с места.

- Сотка, - определил Михась. - Как же она сюда попала?

- Она не сюда попала, - ухмыльнулся Феликс. - Она вон где была, протянул руку в ту сторону, где все еще свежо зеленела болотная трава. Это уже мы ее сюда перетащили - батя, Ева и я...