В ту ночь мне приснился сон.

На следующий день стали прибывать гости. К вечеру собрались все. Гостей приехало пятеро - три "морских волка* и две "сухопутные крысы", как они сами называли друг друга под веселую руку: по чести говоря, недолго продлилось бы их веселье, кабы не я!

Тревога дядюшки заметно усилилась. По утрам он все более сдержанно приветствовал каждого нового гостя, спустившегося к завтраку. Прошу прощения, леди, я забыл упомянуть, что к тетушке, разумеется, съехались дамы. Однако для моего рассказа важны только гости, претендующие на портвейн, разумеется, не считая вашей матушки. Помянутых дам дядя-адмирал привечал едва ли не подобострастно. Я отлично его понимал. Старик инстинктивно пытался заручиться поддержкой незаинтересованных лиц на тот случай, если откроется страшная тайна его погребка. На два дня или около того запасов хватало, ибо у дядюшки было в избытке превосходного кларета и мадеры - об этих винах я мало знаю; и дядя с Джейкобом до поры ловко обходили подводные камни.

Портвейна мы так и не дождались - в отличие от рокового дня. Наступило утро кануна Рождества. Я сидел у себя в комнате, пытаясь сочинить песенку для Кейт - это ваша матушка, дорогие мои...

- Я знаю, папа, - отозвалась Эффи, явно гордясь своей осведомленностью.

- ...когда в комнату вошел мой дядюшка - ну ни дать ни взять Синтрам, которого по пятам преследуют Смерть и Тот, Другой. Кажется, именно эту чепуху ты читала мне на днях, верно, Эффи?

- Это не чепуха, милый папа, - горячо возразила Эффи, и я готов был расцеловать сестренку за заступничество, потому что это и впрямь не чепуха.

- Беру свои слова назад, - улыбнулся отец, и добавил, оборачиваясь к матушке: - Твое влияние, дорогая; мои дети настолько серьезны, что даже шутку принимают за чистую монету. Как бы то ни было, для дяди время шуток миновало. Если он походил не на Синтрама, так на Того, Другого. "Дороги обледенели - то есть завалены снегом, - сообщил бедняга. - Осталась последняя бутылка портвейна, и что скажет капитан Кокер... боюсь, я и сам знаю, что он скажет, да только лучше бы мне не знать! Проклятая погода! Прости меня Господи - да, я понимаю, что ругаться грешно, но туг и святой из себя выйдет - верно, мальчик мой?"

"Что вы мне дадите за дюжину бутылок портвейна, дядя?" - ответствовал я. "Что я тебе дам? Да забирай хоть Кулвервуд, мошенник!" "Идет!" воскликнул я. "Ну, то есть, - пролепетал дядя, - то есть... - и он побагровел, словно труба одного из ненавистных ему пароходов, - то есть, знаешь ли, при условии... Оно несправедливо было бы по отношению к леди Джорджиане, верно? Сам посуди - если она возьмет на себя труд, знаешь ли... Ты меня понимаешь, мальчик мой?" "Вы абсолютно правы, дядя", - заверил я. "Ага! Я вижу, ты - прирожденный джентльмен, так же, как и твой отец; уж ты-то не станешь ставить человеку подножку, ежели он оступился", - вздохнул дядя. Ибо милейший старик отличался такой щепетильностью в вопросах чести, что сквозь землю готов был провалиться: дал опрометчивое обещание, не оговорив сперва исключения! Исключение, сами знаете, ныне владеет Кулвервудом, и дай ему Боже!

"Разумеется, дядя, - отозвался я, - как водится между джентльменами! Однако хотелось бы мне довести шутку до конца. Что вы мне дадите за дюжину бутылок портвейна, что помогли бы помочь вам перебиться в день Рождества?"

"Что я дам? Я дам тебе, мальчик мой... - Тут дядюшка вовремя прикусил язык, как человек, один раз уже обжегшийся. - Ба! - фыркнул он, разворачиваясь спиной и направляясь к двери, - что пользы шутить о серьезных вещах?"

Дядя удалился. И я его не задержал. Ибо я уже слышал, что сообщение с Ливерпулем прервано из-за снежных заносов: ветер и буря не прекращались с той самой ночи, о которой я вам рассказал. Тем временем я так и не набрался храбрости сказать одно-единственное словечко вашей матушке - прошу прощения, я имел в виду мисс Торнбери.

Настал день Рождества. На дяцю было страшно смотреть. Друзья не на шутку встревожились, опасаясь, не захворал ли старик. Бедняга передвигался отрешенно и неуверенно, словно акула, заглотившая наживку, а то вдруг начинал метаться, словно загарпуненный кит. Кошмарный секрет не давал ему покоя: сознаться старик не смел, однако роковой час, когда тайное станет явным, неумолимо приближался.

Внизу, в кухне, ростбифу и индейке воздавали по заслугам. Наверху, в кладовой - ибо леди Джорджиана не гнушалась домашним хозяйством, ровно так же как и ее дочь - дамы трудились, не покладая рук; а я бегал от дяди к племяннице и от племянницы к дяде, чудом успевая услужить обоим. Индейку и мясо подали на стол и порядком объели, прежде чем я счел, что настал мой звездный час. Снаружи завывал ветер, с легким шорохом снежные хлопья ударялись в стекла. Я жадно наблюдал за генералом Фортескью, который презирал и херес, и мадеру даже за ужином, и на шампанское покусился бы не больше, чем на подслащенную воду, но запивал портвейном и рыбу, и сыр - без разбора; жадно наблюдал я, как содержимое последней бутылки, переместившись в прозрачный графин, неумолимо убывало. Бесстрашный рулевой подавал генералу Фортескью стакан за стаканом; хотя, ежели бы выбор предоставили ему, бедняга охотнее пошел бы на абордаж французского судна, нежели стал бы дожидаться последствий. Дядюшке кусок в горло не шел, и физиономия его не вытягивалась с переменой каждого блюда только потому, что вытянуть ее еще хоть на дюйм смогла бы разве что смерть. В моих интересах было довести дело до определенной черты, дальше которой идти уже не стоило. В то же время мне ужасно хотелось поглядеть, как мой дядя сообщит о случившемся, нет, откроет позорную тайну: в его доме, вдень Рождества, для старейших друзей, приглашенных разделить праздничные увеселения, не осталось ни бутылки портвейна!

Я дотерпел до последнего - и вот мне померещилось, что адмирал уже открыл рот, словно вытащенная из воды рыба, дабы во всем признаться. В горести столь ужасной он даже не посмел довериться жене. Тут я притворился, что уронил салфетку, поднялся поискать ее, подкрался к дядюшке сзади и шепнул ему на ухо: "А сейчас что вы мне дадите за дюжину портвейна, дядя?" "Ба! - воскликнул он. - Я словно на раскаленных угольях; не мучай меня!" "Я серьезно, дядя".