Три монастыря патриарха Никона - три памятника его чрезвычайного могущества. Много было у него вотчин и всякого рода имений как у патриарха, даже слишком много; немало было у него как у патриарха и домовых монастырей, принадлежавших патриаршей кафедре. Но царь Алексей Михайлович позволял ему еще созидать новые монастыри; жаловал ему на эти монастыри новые села, деревни, целые волости; приписывал к этим монастырям другие, прежде основанные монастыри с их владениями и разрешал Никону вопреки действовавшему Уложению покупать и на свое имя и на имя созданных им обителей многочисленные вотчины. И все это делалось лично для Никона. Монастыри его "строения" не принадлежали к домовым монастырям патриаршей кафедры, а принадлежали ему лично, были его собственностию. И все вотчины их составляли отдельно от патриарших вотчин особую обширную область, в которой являлся он лично полноправным владельцем и хозяином. Потому-то, как увидим впоследствии, когда он оставил патриаршую кафедру и когда все патриаршие вотчины и домовые монастыри были описаны и отданы под особый надзор, три монастыря Никона со всеми их вотчинами были оставлены за ним и находились в его полном распоряжении. Сам он на случай своей смерти просил царя и Собор архипастырей приписать эти три монастыря с их имениями "к царствующему граду Москве в область, а не в дом патриарш". И Собор 1667 г. действительно не приписал их к домовым патриаршим монастырям, а признал наряду с самостоятельными монастырями.

В лице Никона власть Русского патриарха достигала такой степени, какой она не достигала ни прежде, ни после. Если патриарх Филарет Никитич пользовался некоторыми чрезвычайными преимуществами в государстве, то пользовался как отец царствовавшего тогда государя. А Никон, один из подданных, сын простого поселянина, силою своего ума и личных достоинств умел покорить себе сердце царя, возвысился до патриаршего престола, удостоился имени великого государя и сделался первым и самым могущественным после царя деятелем государственным, которому покорялись вся и все. В своих же церковных делах достиг совершенной самостоятельности и независимости от мирских властей и казался всем действительно верховным архипастырем, и полновластным владыкою, и главою управляемой им Церкви. Впрочем, как ни далеко простиралась власть патриаршая в лице Никона, она никогда резко не выступала из пределов по отношению к царской власти. Никон помнил, что он подданный государя, обращался к нему, когда считал нужным, с челобитьем и не обнаруживал прямо никаких чрезмерных притязаний, когда все благоприятствовало его могуществу. Но обстоятельства изменились, когда он почувствовал себя в царской опале; тогда, как увидим, он уже не стеснялся ничем, чтобы высказывать свои притязания во всей широте, и не полагал никаких границ этим заносчивым притязаниям. Но, сделав столько для себя как патриарха, для своей самостоятельности и независимости, что сделал Никон для независимости всей своей Церкви, для независимости прочих архипастырей и всего духовенства? Что сделал он для освобождения их от унизительной для них подсудности светским властям в Монастырском приказе, которому подчинило их Уложение? Впоследствии Никон писал Цареградскому патриарху Дионисию: "И о той проклятой книге (Уложении) многажды глаголахом царскому величеству, чтобы искоренить ее, и да держит Божественныя и св. Евангелия заповеди, и св. апостол и св. отец правила, и древних благочестивых царей законы ради освященнаго чина митрополитов, архиепископов и епископов, архимандритов и игуменов, и попов и диаконов, и всего церковнаго причта: да не судят (их) мирские люди и в суд да не влекут их нуждею в мирския судилища". Но есть достоверное свидетельство, что Никон действительно ратовал против Уложенной книги, публично укорял ее, называл недоброю, даже попирал посохом. При всем том царь Алексей Михайлович не согласился ни отложить ее, ни упразднить Монастырский приказ. Может быть, Никон ходатайствовал об этом не с такою смелостию, решительностию и настойчивостию, с какими умел он ходатайствовать пред государем в других случаях; может быть, боялся слишком раздражить против себя сильных бояр, которые всячески отстаивали Уложение, опасаясь подвергнуться гневу самого государя. По крайней мере враги Никона укоряли его, что он не был подобен в этом случае тем боголюбцам, которые "скорби и смерти не боялися, за истину страдали и стояли крепко" Может быть даже, Никон, довольный тем, что для него лично как бы не существовали ни Монастырский приказ, ни Уложенная книга, что ему лично не было отказа ни в чем, что служило к независимости, возвышению и проявлению его патриаршей власти, недовольно позаботился о независимости других русских архиереев и с тою целию, чтобы тем более и яснее открывалось его верховенство и преобладание над ними и всею Церковию. Но если и допустить все это, если согласиться, что старания Никона, направленные против Уложения, были недовольно сильны, все же они не остались бесплодными. Собор 1667 г., как увидим, признал их справедливыми, и Монастырский приказ по решению этого Собора был упразднен царем Алексеем Михайловичем.

С другой стороны, несомненно, что по крайней мере в делах собственно церковных Никон действительно освободил и прочих архиереев от подчинения светской власти. Как сами они в этих делах подлежали власти только своего патриарха, так и в своих епархиях пользовались независимою властию по отношению к подведомому духовенству. "Он, патриарх Никон, и власти, свидетельствует один из современников, хотя и неприязненный Никону за его исправления церковных книг, - пишутся и называются великими государями и свободными архиереями: мы-де суду царскому не подлежим, судит-де нас отец наш патриарх. Они ж в своих паствах поставляют архимандритов, и игуменов, и протопопов самовольством, кто им годен, без указу великого государя, потому они называются свободными. А что они царскому суду не подлежат, и то есть свобода ж". К сожалению, и по делам церковным, предоставив епархиальным архиереям некоторую долю независимости от светской власти, Никон пользовался тою же светскою властию, чтобы порабощать архиереев себе еще более и нарушать их права в их собственных епархиях. Мы видели, как действовал Никон при устроении трех своих монастырей: Иверского, Крестного и Воскресенского - и как по его ходатайству государь не только жаловал этим монастырям или утверждал за ними разные вотчины и угодья, но приписывал к ним целые монастыри с их вотчинами и угодьями. Таких монастырей приписано было четырнадцать, в том числе семь приписано к одному Иверскому монастырю. Все они находились не в епархии патриаршей, а в епархиях других архиереев, Тверского и Новгородского, и все, лишь только приписывались к монастырям Никонова строения, переходили из-под власти своих епархиальных архиереев под власть самого Никона. Вместе с тем многие из вотчин Никоновых и приписанных к ним монастырей находились также в чужих епархиях, и все приходские церкви в этих вотчинах, числом до 50, поступали также под власть Никона. У архиереев не только отнималось принадлежавшее им право правления и суда по отношению к тем монастырям с их настоятелями и братиею и к тем приходским церквам с их духовенством и прихожанами по делам духовным, но отнимались в некоторой степени и материальные средства к жизни, потому что все годичные дани и разнообразные пошлины, какие прежде означенные монастыри и их настоятели, равно приходские церкви и их духовенство, вносили своим епархиальным владыкам, теперь должны были поступать в казну самого патриарха. Пока Никон находился на своей кафедре, архиереи и монастыри молчали и повиновались. Но, когда пал, они подали на него за такое злоупотребление власти много жалоб. И Собор, судивший Никона, нашел жалобы справедливыми и возвратил все те приписные монастыри и все приходские церкви в вотчинах Никоновых монастырей под власть местных епархиальных архиереев, а Никона признал виновным в том, что он поступал в этом случае вопреки церковным правилам и не объявлял тех правил царю государю, чрез что и вводил его в заблуждение.