Ролав ходил на торг, надеясь среди рабов, привозимых купцами, встретить кого-нибудь из земляков, а может быть, даже и Акуна…

Олег тоже не забыл про Освею. Правда, его занимал даже не Торстен Собачий хвост, а неведомый проводник жадного свея, который, оставшись безнаказанным, может и в будущем не единожды повторить своё чёрное дело.

Как-то, после очередного неудачного похода Ролава на торг, Олег сказал ему:

- Ладно, завтра схожу узнаю у свеев, приедет ли нынешней весной мой друг свейский купец Олаф. Он-то наверняка расскажет нам про Торстена и про то, куда он продал людей.

Назавтра Олег с Ролавом пошли на торг.

Прошли по рядам, потолкались на пристани. Торг, как обычно в предвесеннюю пору, был небогат.

Олег пошёл на свейское подворье, сказав Ролаву:

- Жди меня в рядах, я тебя найду.

Ролав брёл среди лавок и прилавков, и вдруг он услышал впереди, за лавкой, скрипучий голос Свадича. Ролаву не хотелось встречаться с ним, и он остановился, ожидая, когда Свадич пройдёт.

Но Свадичу отвечал другой голос, незнакомый, и Ролав понял, что разговаривающие стоят на месте и никуда уходить не собираются.

- Напрасно ты тогда отказался, - говорил незнакомец, - я на том деле заработал больше, чем вы в три года от своего воеводы получите.

- С нашим Олегом не разживёшься, ты это правду говоришь. Кабы Алвад был на его месте… - сказал Свадич.

- Чего ж вы терпите? - усмехнулся незнакомец. - Кричите, что хотите Алвада, а Олега не желаете.

- Да заворожил Олег дружину, всем мил. Слово, что ли, какое колдовское знает…

- На тебя же его колдовство не действует…

- Что я один сделаю?

- Как будто сам не соображаешь? А уж Алвад тебя отблагодарит.

Ролав выглянул из-за угла и увидел говорящих. Они стояли на солнце, облокотясь о бочку, оба дружинника были хмельны.

Ролав посмотрел на незнакомца и увидел в его руках нож Акуна…

Незнакомец поигрывал ножом, подкидывая его и перехватывая.

Нож был в тех же, так хорошо известных Ролаву кожаных ножнах с красной бусиной на конце, в рукоятке белел вделанный медвежий зуб, зуб того самого медведя, который ломал Акуна и в которого Акуну, уже терявшему сознание, удалось всадить этот нож в сердце.

Ролав подбежал к Свадичу с незнакомцем.

- Откуда у тебя этот нож?

Незнакомец с удивлением глянул на Ролава, перевёл взгляд на нож.

- Тебе какое дело?

- Это нож моего брата.

- Твоего брата? - незнакомец перестал играть ножом.

Ролав быстро заговорил:

- На нашу деревню напал Торстен - Собачий хвост и увёл людей. Вон Свадич тебе подтвердит. Это нож моего брата Акуна, которого увёл Торстен. И бусина на ножнах, и медвежий зуб…

И Ролав протянул руку к ножу.

Незнакомец побледнел и потянул меч из ножен.

- Врешь. Этот нож мой.

В ряду поднялся переполох. Если дружинники затевают ссору, тут уж держись от них подальше, не то и тебе попадёт ни за что ни про что.

Но в этот миг из-за лавки вышел Олег, искавший Ролава.

- У него нож Акуна! - бросился Ролав к воеводе.

- У кого?

Но тут Олег сам увидел разъярённого дружинника с обнажённым мечом.

- Дай нож, Веред, - приказал Олег.

Незнакомец нехотя подал нож.

Олег сказал:

- Смотри, Ролав, точно ли это нож твоего брата? Не ошибаешься ли ты? Тут дело пахнет кровью. Смотри не ошибись.

- Акуна, Акуна! Эту бусину дала ему Утеха, наша сестра, и этот зуб с жёлтым пятном помню.

- Откуда у тебя этот нож? - спросил Олег дружинника.

- Купил, - ответил Веред.

- У кого?

- Я его не знаю. Продавал на торгу, я и купил.

- Продай его мне.

- Бери, воевода.

Когда Олег и Ролав возвращались с торга, Олег сказал:

- Может, было и так, как говорит Веред, купил на торгу. - Потом он добавил: - Свейские купцы сказали, что Олаф в этом году непременно приедет, так что жди.

Когда вскрылись реки, и в Ладогу стали приплывать купцы, Ролав у каждого спрашивал, не знает ли он, какова судьба пленных, захваченных Торстеном прошлой осенью в славянских землях. Но купцы ничего не могли сообщить Ролаву.

Некоторые привезли рабов, но купили их не у Торстена.

Наконец, приплыл друг Олега свейский купец Олаф.

- Я слышал, - сказал Олаф, - что Торстен - Собачий хвост в этом году поплыл не на восток, а на запад.

Приуныл Ролав: значит, его родичи попали в неведомые далёкие земли, и теперь никогда уж он их не увидит…

Олег сказал:

- Ты, Олаф, где будешь, узнавай, нет ли, мол, у кого раба - славянина по имени Акун, родом из деревни Освеи.

У него примета: шрам на лице от медвежьих когтей. Найдёшь, выкупи. Заплачу тебе сполна.

Олаф обещал исполнить просьбу.

Рюрик пришёл в Ладогу из Поморья лет десять назад.

Он обложил данью окрестные земли словен и чуди, и все платили ему.

Но в прошлом году неожиданно наступил конец владычеству варягов. Словенские и чудские князья и старейшины, объединив свои силы, отказались платить дань варягам.

Теперь варяги вынуждены были ограничиваться данью, собираемой в ближних от Ладоги деревнях, и пошлиной с купцов, которые, плывя из Варяжского моря на восток, на Волгу, или на юг, в Царьград, не могли миновать Ладогу.

Когда изгоняли варягов, первыми против них поднялись ильменские словене. Тогда словенский князь Гостомысл и старейшина самого большого словенского рода Вадим шли вместе, в полном согласии.

Но после изгнания варягов начались споры. Вадим всюду говорил, что если бы не он, то не одолели бы варягов, и что теперь не ему быть под рукой у Гостомысла, а Гостомыслу у него.

Три конца в словенском Городе на Ильмене: Словенский, Неревской и Плотницкий. В каждом конце свой кон - место, где собираются жители решать дела. На кону устанавливают законы, на кону выбирают правителя - князя. На кону всякий волен предлагать, что хочет, и поэтому всегда там крик, шум, спор, одни в одну сторону тянут, другие в другую.

Однако спор спором, воля волей, а если уж примет кон решение, тут ослушаться не смей, что кон решил - свято.

Но нынче, хотя решили, что старшим князем быть Гостомыслу, избранному князем на Словенском кону, а Вадиму с Плотницкого конца и Актевую с Неревского ходить у него под рукой, по всему Городу не утихает смута.

Князья спорят, а смердам и ремесленникам беда. То Вадимова дружина бьёт холопов Гостомысла, то Гостомысловы холопы вымещают обиду на гончарах Плотницкого конца.

И так всё запуталось, что городские концы только и занимались тем, что отплачивали друг другу уж и неведомо за что.

Вражда губила Город.

Гостомысл надеялся одолеть Вадима, но выходило, что чаще одерживал верх Вадим.

Одним ясным майским утром к Гостомыслу явились смерды из его подгородного села.

- Князь, заступись!

- Что случилось?

- Выехали мы в поле пахать, вдруг, откуда ни возьмись, Вадимовы люди наскакали. Поле потоптали, сохи поломали, лошадей увели, нас побили.

Гостомысл, чувствуя, как в нём поднимается гнев, спросил:

- Правду говорите? Может, сами начали свару?

- Что ты, князь! Мы же пахать выехали…

- Ну, этого я ему не спущу! - сказал Гостомысл и крикнул, чтобы позвали воеводу княжеской дружины Буеслава и Вадима. - Слышал? - встретил Гостомысл воеводу вопросом.

- Слышал.

- Доколе же нам терпеть такие бесчинства?

- У Вадима дружина не меньше твоей, князь, а может, и больше, - хмуро ответил Буеслав, - поэтому он и бесчинствует.

Гостомысл и сам знал это.

- Я за Вадимом послал, - сказал он.

- Пустое дело, - махнул рукой воевода, - его не уговоришь.

Вадим подъехал ко двору Гостомысла с пятью дружинниками. Они остановились у ворот. Вадим, высокий, широкоплечий, лет тридцати, соскочил с коня и взошёл на крыльцо.