Было ясно, что Марта боится сестры, боится ее суждений, что она старается показать, будто визит бывшего жениха никакого значения не имеет, и скрыть то обещание, которое он у нее вырвал. Но ее маневр не ускользнул от внимания Луки и только вызвал у него неодолимое желание во всеуслышание объявить все и тем ускорить ход событий, внушавших ему тревогу.

- Подожди, - сказал он, выходя на середину комнаты, - подожди минутку. Это правда, что мы встретились случайно... Но самого главного Марта не сказала... Назло вам, Нора, назло Боссо, назло любому, кто захочет нам помешать, мы с ней решили пожениться. И я гарантирую вам, что теперь все будет иначе, чем два года назад, теперь я добром или силой сделаю так, как я хочу.

Он говорил с силой, с яростью, заранее обуреваемый бешеной ненавистью при одной мысли о том, что Нора и Боссо могут встать между ним и Мартой и каким-либо способом расстроить его планы. Он не обманывался в своих опасениях: Нора тотчас же разразилась резким, злым смехом.

- Марта - за вас замуж? Да вы с ума сошли! - произнесла она медленно и спокойно, почти что скандируя каждое слово и уставившись на Луку своими голубыми глазами, полными злобной решимости. - Выйти замуж за вас, с вашей вспыльчивостью, с вашей глупой ревностью, с той нуждой, в которой вы живете? Выйти за вас замуж, чтобы стать рабой в вашем доме и так в рабстве провести лучшие годы своей жизни? Не знаю, что вам удалось вырвать у моей сестры вашей болтовней, вашей ложью, знаю только, что до сегодняшнего дня она даже имени вашего не могла слышать, что вашу помолвку она считала самой большой ошибкой, а то время - самым несчастным в своей жизни; она благодарила небо и меня за то, что избавилась от опасности стать вашей женой. Нужно, чтобы вы все это знали, прежде чем кружить себе голову громкими фразами: Марта сделает так, Марта сделает этак... Марта сделает то, что для нее лучше всего, и ничего больше!

- Нора, - взмолилась Марта, подняв на сестру полные муки глаза. Ребенок перестал сосать, и Марта, переводя взгляд с одного на другого, торопливо застегивала блузку. - Не ссорьтесь, прошу вас, - добавила она грустно и нетерпеливо и, не имея возможности двинуть руками (она держала ребенка), сердито топнула ногой. - Перестаньте же, говорю вам... А то я, кажется, сойду с ума.

Ее не только не послушались, ее даже не услышали. Полный ярости, Лука набросился на Нору.

- Ах, так? - произнес он сдавленным голосом. - Марта должна сделать то, что для нее лучше всего, да? Должна стать любовницей человека, который ей противен, старого, подлого, омерзительного? Это для нее лучше всего, да? Конечно, конечно, - добавил он с саркастической усмешкой, - то, что лучше всего для вас, то, само собой, должно быть лучше всего и для Марты... Иначе и быть не может!

Эти слова были внушены ему скорее порывом гнева, чем твердой уверенностью; едва он их произнес, как тут же раскаялся. Как ни антипатична была ему Нора, тем не менее в глубине души он не мог не признать, что ее привязанность к сестре была бескорыстной, а ее дурные советы объяснялись скорее ложным взглядом на жизнь, чем корыстным расчетом. Но вопреки его ожиданиям девушка не потеряла под градом этих яростных обвинений своего презрительного спокойствия.

- Если бы я была из тех, кому нравятся мелодраматические жесты, я могла бы сделать вид, будто обижена этой вашей подлой, гнусной клеветой, - скорее прошипела, чем произнесла она. Ее голубые глаза, ее красный чувственный рот, все черты ее миловидного лица, обрамленного белокурыми локонами, приняли выражение безжалостной суровости. - Я могла бы сказать вам все, что о вас думаю, а потом выставить вас за дверь. Но я не люблю драм. Поэтому в ожидании, пока вы сами уйдете, я скажу только, что для Марты куда больше подходит Боссо, настоящий джентльмен и богатый человек, который любит ее и докажет свою любовь, обеспечив ей пристойное существование, чем вы, человек, который превратит ее в свою рабу, заставит ее носить лохмотья и в конце концов, если она вздумает протестовать, надает ей пощечин.

Лука испытывал сейчас что-то вроде страха. Нора, такая решительная, так хорошо владеющая собой, такая неумолимая в своей ненависти к нему и готовая защищать то, что она считала благом для сестры, и Марта, слабая, пассивная, боящаяся за судьбу ребенка, неспособная, видимо, на жертвы, и, наконец, этот Боссо, столь же богатый, сколь и хитрый, - все это предвещало ему второе, уже непоправимое поражение. От этой мысли у него по спине пробежали мурашки; ему казалось, что теперь он уже не сможет обойтись без Марты, что она нужна ему так, как никто еще в жизни не был нужен. Он поднял глаза и взглянул на женщин: обе они были рядом с кроваткой; Нора, в расстегнутом мокром плаще, со шляпою в руке, оперлась спиной о бортик кровати, Марта, склонившись над лежащим ребенком, сосредоточенно поправляла одеяльце и подушки, и лицо ее выражало одновременно материнскую заботу и боязливую досаду на их ссору. Луке тотчас же пришло в голову, что если он хочет окончательно завоевать эту робкую, нерешительную женщину, то ему следует переменить тактику, оставить крики, угрозы и оскорбления, свести спор к чувствам, найти вместо полемических аргументов такие, которые обращались бы прямо к ее сердцу.

- Марта права, - сказал он, неожиданно останавливаясь посреди комнаты, - спорить бесполезно: мы оба поддались раздражению и, в конце концов, можем наговорить друг другу много ненужного и несправедливого. Я готов допустить, что вы, советуя Марте сойтись с Боссо, думаете не о себе, а о ее благе... Но вы также должны признать, что я по-настоящему люблю Марту; иначе я не вижу, какая мне корысть жениться на женщине бедной и к тому же с чужим ребенком на руках. Довольно нам ссориться, пусть скажет Марта. Она сама решит, кого предпочесть: меня ли, человека, который так любит ее, или Боссо, который ей мерзок, который берет ее в погашение долга Мелони, как этот дом, машину и прочее имущество. Ну, Марта, решай же!

Говоря так, он отдавал себе отчет в том, насколько смел и рискован этот шаг; он знал, как велико влияние Норы на сестру, знал, как Марта слаба и непостоянна. Марта, которая во время их спора стояла, склонившись над кроваткой, подтыкая со всех сторон одеяльце и тихонько разговаривая с малышом, теперь выпрямилась, слегка задыхаясь, и спросила, глядя на них: