В общем мы с Консолиной поженились, и при этом повенчались в Нарни городке, откуда родом Де Сантисы, так что смогли не приглашать на свадьбу Плачидо. Не то чтобы я на него действительно был зол, как Консолина, - дело обстояло хуже: у меня внутри словно что-то оборвалось - не мог я его видеть, и все искреннее, сердечное отношение к нему начисто исчезло. Стоило мне его встретить, как со мной происходило то же, что случается, когда хочешь открыть дверцу машины и нажимаешь на ручку, а она не открывается, потому что лопнула пружина; у меня больше не лежало к нему сердце, и даже разговаривать я с ним не мог. Я стоял перед ним и не в силах был произнести ни слова, не зная, куда девать глаза, как будто на лице у него вскочил огромный прыщ, а я это заметил, но не хочу показывать виду.

А он ничего не понимал. Едва только мы после свадьбы вернулись в Рим, он, например, как ни в чем не бывало, начал по-прежнему приходить в нашу тратторию. Время было летнее, и в саду, за столиками, уставленными полулитровыми графинами с вином, кто-нибудь всегда играл в карты. Чего только я ни делал, чтобы за картами не оказаться партнером Плачидо - это было сильнее меня, я даже не мог взглянуть ему в лицо; я сгорал от стыда, будто шутку с компенсацией за неполученную прибыль сыграл я с ним, а не он со мной. Я дошел до того, что совсем перестал играть и бродил между столиками, заглядывая в карты то к одному, то к другому игроку. В конце концов он все-таки это заметил. Однажды вечером, когда он сидел за столиком один, а я проходил мимо, он остановил меня и искренним, дружеским тоном сказал:

- Ты, Серафино, с некоторого времени совсем переменился. Мне кажется, ты на меня обижен, и я даже знаю, за что.

Я ответил растерянно, но несколько раздраженно:

- Если ты знаешь, тогда скажи мне, и мы увидим, прав ли ты.

Тут он и говорит:

- За то, что я не сделал тебе свадебного подарка. Но вы отпраздновали свадьбу потихоньку и даже меня не пригласили. Сознайся, поэтому ты на меня дуешься?

Тогда я, не в силах больше сдерживаться, ответил:

- О чем ты в самом деле говоришь, ведь ты уже сделал мне подарок. Разве ты не помнишь?

- Я тебе сделал подарок?

- Ну да, разве ты позабыл? А компенсация за неполученную прибыль!?

Из сборника "Автомат"

Голова кругом

Синьора Чечилия весьма походила на экзотическую птичку с миниатюрным тельцем и огромной несуразной головой. У этой маленькой изящной дамочки было большое, нервно дергающееся лицо, бледное под слоем ярких румян, и круглые глаза, увеличенные гримом. Казалось, ее постоянно пронизывал ток высокого напряжения, придававший ее жестам и еще в большей степени ее речам неудержимое возбуждение и судорожную поспешность. Как выражалась сама синьора Чечилия, она была абсолютно неспособна "сосредоточиться", другими словами, в течение хотя бы нескольких минут придерживаться логического развития самой несложной мысли или последовательного изложения простейшего события. Ассоциации вились в ее голове, словно овода вокруг норовистой лошади, не давая ей покоя; без передышки нагромождаясь в ее утомленном мозгу, они невольно понуждали ее прерывать едва начатую речь и перескакивать на другую тему прежде, чем она успевала высказать хоть что-нибудь путное по первому затронутому вопросу. Подавленная этой головокружительной легкостью в мыслях и душившим ее многословием, синьора Чечилия обычно поначалу гналась за ними, сколько могла, - язык у нее был хорошо подвешен, - но в конце концов, будучи не в состоянии выбраться из той путаницы, куда ее занесло, она хваталась за голову и огорченно восклицала:

- Ох, моя голова!.. Бедная моя голова!

Этим приемом она, как говорится, разрубала гордиев узел. Собеседник, естественно, пребывал в недоумении и отказывался от попытки что-либо понять.

В один прекрасный день синьора Чечилия собиралась рассказать нечто чрезвычайно важное своей приятельнице Софье. Это была дама довольно молодая и грациозная, как и она сама. И тоже ошалелая свыше всякой меры. Но если Чечилию губило обилие всего того, что ей надо было высказать, то умопомрачение Софьи проистекало из противоположной причины: ей решительно нечего было сказать, ибо она в любой момент приходила в такую оторопь, которая вытесняла из ее головы все мысли и лишала дара речи. Стоило ей хоть немного оправиться от одного изумления, как она тут же готова была снова обомлеть по другому поводу. Таким образом, у Чечилии голова шла кругом вследствие переизбытка материала, а у Софьи - из-за полного его отсутствия.

Позвонив Софье по телефону, Чечилия поздоровалась с подругой и высказалась следующим образом:

- Душечка, дорогая, мне нужно сказать тебе ужасно важную вещь... нет, не по телефону... речь идет об очень щекотливом предмете... приходи сейчас же... не можешь?.. у тебя нет машины?.. ах, эти автомобили, вечно в ремонте... - За этим последовало длинное и путаное рассуждение об автомобильных неполадках: - Я тебе пришлю мою машину, хочешь?.. приедешь на своей?.. так, значит, она не сломана?.. о, прости, я так поняла, что она испортилась... ах, моя голова, бедная моя голова!.. в общем, приходи, приходи немедленно, не теряя ни минуты...

Итак, вскоре после полудня Софья явилась. Однако как ни спешила Чечилия рассказать подруге нечто чрезвычайно важное, она все-таки заставила ту прождать почти три четверти часа. Дело в том, что именно в это утро Чечилия купила халат совершенно потрясающего цвета и фасона, и ей хотелось обязательно появиться в этом новом затейливом наряде, дабы повергнуть приятельницу в восторженное изумление.

И действительно, когда Чечилия со смущенным лицом влетела наконец в комнату, простирая объятия и восклицая: "Душенька, дорогая, ты меня заждалась, я знаю, ну прости, сейчас же скажи, что ты меня прощаешь", - то Софья при виде халата, действительно красивого и очень оригинального, сразу же забыла, что пришла узнать нечто весьма важное, и, вскочив с места, завертелась вокруг подруги, превознося ее элегантность.

Тем временем Чечилия с озабоченным и рассеянным видом хлопотала около чайного столика, лихорадочно наполняя чашки и накладывая в них сахар щипчиками.