Он переложил чемоданы и снова уселся напротив жены, которая теперь повернулась лицом к окну, глядя на коричневые голые поля, освещенные ясным зимним солнцем. Некоторое время Джованни наблюдал за женой и вдруг с ощущением, что делает настоящее открытие после многих беспорядочных попыток, внезапно осознал, что между ними не существует никакой связи или, вернее, такая же связь, какая может установиться между нелюбопытным путешественником и не слишком интересной и привлекательной попутчицей по купе. Он заметил, что жена причесала свои тонкие белокурые волосы по-новому - кверху; эта необычная прическа укрепляла в нем ощущение, что он находится рядом с совершенно чужой женщиной. С другой стороны, это бледное и холодное лицо с капризными тонкими чертами показалось ему лишенным всякой сердечности, словно угасшее светило, от которого напрасно было бы ждать света и тепла. Но тут он внезапно сообразил, что переносит на жену свою собственную бесчувственность: она была лишь зеркалом, послушно отражавшим его безразличие.

Он подумал, что нужно заговорить с ней; быть может, благодаря словам исчезнет это ощущение отчужденности. Но о чем говорить? Единственно, что можно сказать, подумал он почти с испугом, это то, что говорить не о чем. Ища повода для разговора, он оглядел купе спального вагона с бархатными сиденьями, сверкающее полированным деревом и латунью. Затем посмотрел в окно, в которое лились потоки солнца.

- Какой хороший денек, правда? - сказал он поспешно.

- Да, очень хороший, - ответила жена, не оборачиваясь.

Джованни спросил себя, отчего его фраза так отличается от тех же самых слов, которые произносились при других обстоятельствах, и понял, что, быть может, в первый раз с тех пор, как он и его жена познакомились, он хотел сказать именно то, что сказал, ни больше, ни меньше, то есть практически ничего. В других случаях слова о хорошем денечке способствовали общению чувств, то есть помогали сблизиться. Ему захотелось проверить это ощущение, и он заговорил снова:

- Хочешь почитать газету?

- Нет, спасибо, я лучше посмотрю в окно.

- Скоро мы будем уже в Чивита-Веккиа.

- Это далеко от Рима?

- Думаю, километров пятьдесят.

- Чивита-Веккиа - это порт?

- Да, порт, оттуда едут в Сардинию.

- Я никогда не была в Сардинии.

- Я однажды провел там лето.

- Когда?

- Четыре года назад.

Жена замолчала; она по-прежнему сидела, отвернувшись к окну, и Джованни в отчаянии спросил себя, не поняла ли она, что он говорил с ней бездумно, пустыми, не имеющими смысла словами, которые можно прочесть подряд на страницах словарей. Поразмыслив, он подумал, что она, безусловно, кое-что заметила; было что-то упрямое в том, как она смотрела в окно. Кроме того, она хмурила брови и покусывала нижнюю губу - это был признак недовольства. Джованни вздохнул, взял какой-то иллюстрированный журнал и стал его перелистывать. Взгляд его упал на кроссворд; он их давно не решал и подумал, что это занятие весьма подходит к его теперешнему настроению. Он пошарил в кармане в поисках ручки, не нашел ее и обратился к жене:

- Дай мне, пожалуйста, твою ручку.

В тот же момент жена обернулась к нему и попросила:

- Пожалуйста, дай мне твой ножик.

Обе фразы скрестились, и Джованни подумал, что в другое время они бы расхохотались от этого смешного совпадения; но на этот раз ни он, ни жена не улыбнулись, словно понимая, что тут нет ничего смешного. В самом деле, подумал Джованни, всего несколько часов назад мы поклялись перед алтарем по многовековому обычаю, который навсегда соединил нас; и вот мы уже вынуждены разговаривать словно при помощи упражнений из школьных учебников: "У жены есть ручка, а у мужа есть ножик".

Джованни протянул жене требуемый предмет, спрашивая:

- Зачем тебе ножик?

Жена в свою очередь отдала ему ручку, отвечая:

- Чтобы очистить апельсин. Мне хочется пить.

Наступило молчание. Поезд на всех парах мчался вдоль берега моря, ярко-синего, сверкающего; Джованни тщетно пытался угадать, что такое "научное открытие, имеющее грандиозные перспективы" из четырех букв; жена, опустив голову, чистила апельсин, ведя себя точь-в-точь как сдержанная пассажирка, не склонная к излияниям. Джованни наконец отгадал слово из кроссворда: "атом". Ему пришло в голову, что это слово имеет для него гораздо больше смысла, чем слово "любовь", которое теоретически должно выражать взаимоотношения между ним и его женой. Он попытался произнести про себя: "Я люблю мою жену" - и ощутил, что эта фраза звучит пусто и неубедительно, как недоказуемое утверждение. Затем он подумал: "В руках у моей жены апельсин" - и сразу почувствовал, что сформулировал гораздо более существенную и правдивую мысль. Он поднял глаза: действительно, в руках у его жены был апельсин, и она уставилась на него с растерянным видом.

- Мы приедем в Париж завтра, в девять часов утра, - сказал он в замешательстве.

- Да, - ответила жена еле слышным голосом; затем она встала и без всяких объяснений поспешно вышла из купе.

Едва оставшись один, Джованни с изумлением понял, что испытывает облегчение. Да, без сомнения, тот факт, что его жена вышла, создавал у него некую иллюзию, что ее вовсе не существует; а эта иллюзия в свою очередь вызывала в нем чувство, не столь далекое от счастья. Это было какое-то счастье избавления, похожее на то, которое испытываешь, когда внезапно проходит мигрень или другая физическая боль; и тем не менее это было единственное счастье, которое он испытал с тех пор, как вошел в купе. Следовательно, подумал Джованни с ужасом, как только жена вернется, он снова почувствует себя несчастным. И так будет всю жизнь, ведь они поженились, и тут уж больше ничего нельзя поделать.

Но тут же поспешный уход жены показался ему многозначительным. Она, конечно, заметила его холодность и безразличие и вышла потому, что не могла больше выносить этого. Что тут удивительного? Это заметил бы и слепой, а с тем большим основанием - умная и деликатная женщина в первый день своего брака, во время свадебного путешествия.

Поезд протяжно свистнул и замедлил ход; сверкающая лазурь моря скрылась за рядами светло-желтых жилых корпусов. Поезд остановился под навесом перрона; чей-то голос звучно прокричал: "Чивита-Веккиа!"; послышалось хлопанье открывающихся дверей. Джованни встал и опустил стекло, желая освежить голову холодным воздухом. И вдруг в толпе пассажиров, за тележкой, нагруженной журналами и книгами, он увидел свою жену, которую узнал по белокурым волосам и по серовато-голубому костюму: она поспешно шла по перрону, направляясь к выходу из вокзала.