В этот уик-энд он успел закончить большой рассказ, который давно висел над душой. А рассказы это как дети: их нельзя заставлять долго ждать. Но когда он перечитал, рассказ ему не понравился, как не понравилось все им написанное.

Он опять вспомнил слова писателя:

«До тех пор пока тебе будет не нравиться написанное тобою, ты будешь создавать. Но как только ты напишешь первое, что тебе понравится, ты закончишься как писатель и никогда больше ничего не сумеешь написать».

Ночью он спал беспокойно, ему что-то снилось, а что — он не мог понять.

Александр все-таки перепутал, и когда он подъехал к самолету, в нем оставалась только она одна. Девушка в форме сделала знак, и, появившись, Юджиния стала спускаться. Он открыл заднюю дверь. Она села на переднее сиденье, не обратив на это никакого внимания, лишь набросив накидку.

Юджиния молчала все время. Александр думал, что она обиделась.

— Я прошу прощения. Я не хотел, чтобы вы ждали.

Она непонятно взглянула на него.

Только бы не начала кричать: они избалованные — дети богатых.

Через время. Машина уже скользила по Гросс-Пойнту.

— Останови здесь, — сказала она и указала на боковую аллею; город окутала темнота.

Они остановились. Только бы не кричала, еще раз подумал он. Юджиния резко повернулась. Как будто только что пришла в себя.

Ударил раскат грома в предвестии обещанного дождя.

— Подними окно, — попросила Юджиния. Он повиновался.

Вдруг она замерла и выдохнула:

— Ты мне нравишься…

Неожиданно ее губы оказались около его губ — они поцеловались. Еще долго-долго ночью он ощущал вкус ее поцелуя.

— Юджиния, вы мне собирались что-то сказать.

— Я уже сказала, — мягко ответила она и грустно улыбнулась. — Ты не понял.

Утром он вез ее в школу, все было обычно. Она сидела как ни в чем не бывало, как будто ничего не случилось, и читала книгу. Это было теперь единственное, что она делала в машине, когда по ее просьбе он составил ей список того, что читать. Из тех произведений, которые были переведены. Они не говорили всю дорогу.

Выходя уже из машины, она, недобро взглянув на школу, сказала:

— Я освобожусь сегодня раньше, скажу, что больна. Мне нужно поговорить с тобой, приезжай за мной через два часа.

Он кивнул, и она задержалась взглядом в его глазах. С этого взгляда, кажется, и начинается вся история.

Эти два часа Александр сидел и думал. Он пытался разобраться. Но это было так же бесполезно, как поймать серебристую рыбу голыми руками. Встряхнув начинающей болеть головой, он решил: что будет то, что будет. Но даже он не представлял себе того, что будет.

Ровно в двенадцать часов Юджиния вышла и сказала, что приглашает его на ленч. И они поедут в северную часть города.

И только в этот момент он заметил, как одета Юджиния, и удивился. Обычно в школу, как и все американские девочки, она носила легкие джинсы, натуральные юбки с маечками или неброские платья — папа просил, чтобы она одевалась в школу скромно. Он часто думал, глядя на нее, что такой скромности позавидовали бы все девочки Москвы.

Сейчас она сняла верхнее одеяние и очутилась в красивом темно-синем удлиненном платье — точно приталенном, облегающем ее, как будто собственная кожа, — с ниткой жемчуга на шее. Туфли тоже были цвета жемчуга. (Ему нравился ее вкус.)

Она выглядела особенно.

Едва они остановились, как машину тут же забрали. Она взяла его за руку и повела.

Управляющий ресторана два раза низко поклонился, поцеловав ей руку и повторяя, как они рады и что все готово.

Как на диво дивное смотрел Александр на нее: первое — что такую маленькую девочку можно так уважать и почитать, второе — эта самая девочка заранее все приготовила и заказала.

Их отвели в полузакрытую кабину, где все уже было сервировано. Стол был застелен золотой скатертью, и свеча горела в серебряном подсвечнике.

Управляющий дождался кивка Юджинии, и что только не начали носить на их стол! Александр подумал, что стол развалится, ему даже стало жалко его. И он погладил под столом его ножку.

Юджиния сидела, замерев, словно с маской вместо лица. И он впервые разглядел это лицо. Оно было необыкновенно. Почти без грима. Юнее греческого начала, когда Греция была детством человечества, а человечество было детьми. Тогда на их лицах не было порока.

Слегка мягкий овал лица подчеркивал ее высокие скулы. Ноздри чуть расширялись и, казалось, с волнением усмирялись хозяйкой, красивые глаза смотрели на него и не упускали ни одного движения.

Она была не то что прекрасна, а чарующа, притягательные зовущие флюиды исходили, отделяясь, от нее.

Вот она, юная красота, подумал он, совершеннейшая во всем мире, самая красивая из созданного в нем.

И почему-то почувствовал себя старым, на мгновение, на секунду, на минуту. Он был заворожен и потрясен тем, что увидел (всегда прозревая позже…). Потом, напрягшись, стряхнул с себя все. Она была ему не равной, она была д о ч ь$7

Они сидели не шевелясь, забывшись, и только глаза познавали друг друга. Потом она опомнилась, слегка повернулась и сказала:

— Мы можем есть.

Они улыбнулись одновременно, впервые взаимно. Какое-то напряжение спало, и они почувствовали освобождение.

Что это была за трапеза, сказать трудно — пожалуй, трапеза предчувствия,

Стол был уставлен разными салатами, которым он и названия не знал, не видел никогда и не представлял, что такие существуют. Даже на картинках.

Безмолвно возникающие официанты по кивку появлялись, что-то добавляли, убирали и исчезали. Она ела немного и была чуть-чуть задумчива.

— Юджиния, что-то случилось?

— Нет, все прекрасно, — ответила она, улыбнувшись натянутой улыбкой.

Он видел, как люди входили и выходили из зала. И ничего не понимал. Хотя все было просто: она дочь хозяина, он возит ее, и из сожаления, то ли скуки или тоски она пригласила его в этот ресторан. Правда, он уже понимал, что все это не от скуки и не так все просто.

С давних лет у Александра была привычка: носить все деньги с собой. И сейчас он был рад, что у него есть пятьдесят долларов, и в душе успокаивал сомневающуюся мысль, что ему их хватит, чтобы заплатить.

Возможно, это была дурацкая привычка, но он не любил и не переносил, когда за него платили женщины.

Он чуть не испугался, когда Юджиния сказала:

— Ты хочешь что-нибудь горячее?

— Абсолютно нет, спасибо большое.

Так бы денег точно не хватило, подумал он.

Она сделала движение, и через несколько недолгих мгновений официант положил перед ней на подносике белый конверт.

Она потянулась к своей кремовой сумке, лежащей на скатерти золотого цвета. Он перехватил ее руку, впервые коснувшись Юджинии. Она вздрогнула, но руки не убрала. Их глаза на мгновение встретились.

— Только, пожалуйста, не надо. Прикосновение как током пронзило ее, но она не удивилась, она уже давно знала, что от него исходит ток.

Она достала из сумки флакон и коснулась тонкого виска.

Вдруг ей стало смешно, она поняла:

— Почему ты?

— Потому что я все-таки…

— Нет, я, я пригласила тебя,

— В этот раз заплачу только я, или мы никуда не уйдем отсюда.

Она, казалось, совсем развеселилась:

— Нет, я. И только я!

Он быстро протянул руку к подносику. Она успела тоже. С двух сторон их руки тянули подносик. Вернее, она удерживала, а он старался отнять. Он не тянул сильно, чтобы не сделать больно изящной кисти ее руки.

Она весело смеялась:

— Нет, я! Нет, я!

Он не говорил, только просил ее глазами, и был серьезно увлечен тем, что происходило. Наконец Юджиния уступила:

— Хорошо, ты.

Он взял подносик к себе и молил Бога лишь об одном: чтобы цифра была не больше двузначной. Рывком он перевернул белый квадрат: это была открытка с благодарностью, что они посетили ресторан.

Наверно, его лицо было чересчур забавным, потому что она рассмеялась так, как никогда не смеялась при нем. Хотя и старалась негромко, словно боялась обидеть его.