- Немцы прорвались! Прорвались и вклинились! - были первые слова Катукова.

Михаил Ефимович рассказал мне, как все произошло:

- Еще вчера немцы вели усиленную разведку. В засаду попала наша инженерная разведка. Один солдат успел схорониться в копне, а другой, Анатолий Добрянский, попал в плен. Его тут же стали допрашивать, - видно, невтерпеж им было. Напарник слышал, как спрашивали про часть, про танки, видел, как били кулаками и прикладами, как заставляли яму рыть, как загнали в яму и стали закапывать. Зарыли до пояса. Он молчит. Еще земли накидали - молчит. На закате приполз к нам напарник, додожил. Послали туда сразу взвод танков, откопали, а он уже мертвый...

Я хорошо помнил Анатолия Добрянского. В сорок втором году группа пацанов сбежала на фронт: была тогда такая "детская эпидемия". Их отправили по домам, а Добрянский какой-то особой горячей мольбой и настойчивостью сумел убедить меня и остался "сыном полка". Он разбирался в радио, умел "крутить" кино и скоро стал любимцем саперов. Попал с частью в окружение, вышел с войсками и хорошо воевал. Живо представилось мне его круглое, полудетское лицо с пухлой ребячьей губой.

"Сколько же ему исполнилось? В сорок втором, кажется, пятнадцать было..."

Катуков продолжал:

- А сегодня с утра немцы повели воздушную разведку. Что придумали, наглецы! Летели в два слоя. Первый шел на бреющем, над самыми башнями танков, и ветром от винта сдувал маскировку. Следом шла верхняя группа и расстреливала танки в упор. Мусатов делал чудеса: по частям ездил, вылазки, атаки, засады организовывал, почти целый день им голову дурил. К вечеру они все-таки решились. Совсем недавно навалились на центр участка. Дрались там наши до конца, до последнего снаряда. А потом кончились боеприпасы. Ты же знаешь, что у нас с тылами! По коридорчикам не очень-то проскочишь! Вот тогда немцы и прорвались на юг.

Катуков схватился за голову:

- И ведь только что пришло сообщение от Бабаджаняна: отбросил немцев на юг, за реку Опатувку. Эти же немцы вышли ему на тылы, понимаешь?

Я понимал сложность обстановки: основные силы нашей армии уже успели выйти на тылы трех дивизий противника, оставшихся в Сандомирском котле. А за ними вслед пошли немецкие танковые части, угрожая, в свою очередь, окружением окружающих.

Катуков осторожно скосил глаза на Новикова и, убедившись, что он не слушает наш разговор, тихо сказал:

- Дремов и Гетман пропали. Связи нет. Штабы сообщают, что их "концы" молчат, рации не отвечают. Последний раз обоих видели на передовых КП, которые сейчас в руках противника. Неужели в плен попали?

Наше состояние легко понять. Исчезли не только два комкора, - мы потеряли боевых друзей.

- Куда они только делись при таком положении? В это время вошел офицер связи.

- Товарищ командующий! На нашей волне работают неизвестные рации. Договариваются о встрече какие-то... - радист поглядел в бумажку, - Иоанн Креститель и Андрей Первозванный.

Вид у командующего был совершенно остолбеневший. Если бы ему сообщили, что на КП прибывает сам Иисус Христос, он бы спросил только, в котором часу тот явится.

У меня же появилась догадка.

- Андрей Первозванный? Да это же Андрей Лаврентьевич! - вполголоса, поглядывая искоса на Новикова, сказал я Катукову. - А Иоанн Креститель - это, наверно, Иван Дремов.

Хорошо, что комкоры были в этот момент далеко от своего командующего!

На КП появился полковник Литвяк. Доложил:

- Пробиться к Бабаджаняну не смог.

- Что говорят разведчики?

- Были со мной вместе. Отошли.

- Думаю, что нам с опергруппой надо быть ближе к частям, - высказал я свое мнение. - Во-первых, на востоке основные силы армии - сможем непосредственно руководить войсками; во-вторых, обстановка там тяжелая, и присутствие командования армии поднимет моральный дух войск.

- Согласен. Будем пробиваться. Как вы смотрите на наше решение, товарищ генерал? - спросил Катуков. Николай Александрович Новиков поддержал нас:

- Правильно. Другого выхода, очевидно, нет. Положение вашей армии тяжелое, сам вижу, но фронт не может помочь ни одним танком: все задействовано. Что касается помощи в ремонте запасными частями, агрегатами - сделаю все, что только можно. Я останусь у вас в армии до конца операции и, чем смогу, буду помогать.

Наступал вечер. Пламя заката тускнело, заслоняемое огромными кострами горящего хлеба. Огонь был спереди, сбоку, позади трех машин опергруппы, направлявшихся на восток. В стороне промелькнул труп с зелеными солдатскими погонами, невдалеке, взорванные гранатой, улеглись немцы в касках.

За полем была речка Опатувка. По узким кладям бронетранспортеры нашей опергруппы пройти не могли и отправились искать брод. А мы, перейдя речку, двинулись напрямик по опатувской пойме.

Будь она проклята, эта пойма, я ее запомнил до конца жизни: за речушкой тянулось болото километра на полтора. Ноги проваливались выше колена в жидкую грязь, каждый шаг стоил неимоверных усилий. Страшно хотелось есть и пить. Я зачерпнул ржавой, грязной воды в горсть, чтобы хоть этим утолить жажду, и именно в эту минуту по нашей маленькой группе открыли огонь. Пришлось залечь и передвигаться ползком, укрываясь за кочками. Грязь залезала в нос, в уши... Наконец эти полтора километра кончились. Невдалеке показались наши бронетранспортеры, переправившиеся и обошедшие болото. Но радоваться не пришлось: на горизонте поднялось облако пыли.

- Немецкие танки! - крикнул начальник разведки полковник Соболев.

Бронетранспортеры юркнули в овраг.

Танки поутюжили кромку, однако в овраг не спустились: очевидно, решили, что нас можно будет выкурить и проще. Над оврагом повисли стволы их пушек, и от разрывов снарядов с отвесного обрыва посыпались тонны песка. Это было неприятно, но еще полбеды: мы могли скрываться на той стороне оврага, которая находилась в "мертвом", непростреливаемом пространстве. Настоящая беда пришла тогда, когда по немецким танкам открыла огонь наша, советская артиллерия. Теперь взрывы окружали нас со всех сторон. Остаток дня мы, как затравленные, метались с обрыва на обрыв в ожидании момента, когда немецкая пехота решится уничтожить богатую добычу, попавшую в мышеловку и замкнутую танками.

К счастью, противник не догадался о возможностях, которые ему представлялись. Стемнело, и нам стало полегче. Обстрел с обеих сторон прекратился, можно было выбираться из этого капкана. Соболев уже высунул голову на поверхность земли, разглядывая пути отхода, когда начальник связи, все эти часы как бы намертво припавший к рации, доложил:

- Товарищ командующий! Связь с Бабаджаняном установлена.

Комбриг радировал: "Нахожусь вместе с Костюковым и Геленковым. Веду бой с танками и пехотой противника. Прибыл "Дон-101". Шевченко". Фамилия великого автора "Кобзаря" была у нас псевдонимом Бабаджаняна. Геленков, упомянутый в радиограмме, командовал дивизионом реактивных минометов - "катюш"

Вскоре пришла новая радиограмма от "Шевченко":

"Вас слышу хорошо. Дальнобойная рация разбита, связи со штабом корпуса не имею. В течение дня отбил семь атак. Помогите артиллерией, самолетами".

Мы склонились над картой, накрывшись палаткой и подсвечивая плоским карманным фонариком.

- Писары - Якубовицы.- Синий конец никитинского карандаша наметил линию вражеского сосредоточения.

- Воздушная разведка доносила о наличии там танков,- напомнил Соболев.

- А теперь и Бабаджанян подтверждает. Фролов, - обратился командующий к начальнику артиллерии, - достанут сюда твои "сотки"?

- Безусловно достанут.

Настроение у всех заметно приподнялось. Мы забыли про еду, про жажду, про сон. Кончилось самое тяжелое, что случается на фронте, - неизвестность. В окруженных частях были разбиты рации, они потеряли связи с корпусами: радиус передачи с танковых раций - всего несколько километров. Только попав в нейтральную полосу, впереди огневых позиций наших частей, опергруппа штаба армии смогла установить связь с 20-й бригадой.