- Я видела, как эсэсовка убивала моих подруг. Она раздевала их, избивала бичом и засекала их до смерти, - говорила бывшая заключенная Майданека.

Мы не узнали тогда имени эсэсовки-садистки. Теперь нам известно, что это была Ильза Кох.

Сознаюсь, что даже нам, танкистам, было страшно в этом лагере. Казалось, что отсюда нет выхода. Вспоминалась надпись, которую поэт поместил над воротами "Ада": "Оставь надежду, всяк сюда входящий". Но живые свидетели продолжали рассказы. Люди боролись и здесь, отсюда бежали русские пленные. В первый раз семнадцать русских на работе в лесу лопатами убили охрану и ушли на восток. Это называлось - "штурм лопатами". Второй раз бежали ночью: забросали проволоку (тогда еще не электрифицированную) пятью одеялами и ночью уползли восемьдесят человек. Пятьдесят их товарищей по бараку испугались опасностей побега - их всех наутро фашисты расстреляли тут же на месте.

Здесь погибли русские, поляки, евреи, итальянцы, чехи, украинцы, греки, сербы, литовцы, албанцы, латыши, белорусы - полтора миллиона человек.

Наши политработники, офицеры и солдаты увидели лагерь собственными глазами. Они рассказывали о Майданеке молодым бойцам, учили их не только ненависти к врагу, но и любви к освобождаемым от ига Гитлера народам. Майданек был местом, где великая человечность и великое интернациональное значение нашей борьбы становились особенно ясными.

Нам стали потом известны планы гитлеровцев в отношении Польши и других стран Востока.

"Отныне, - писал генерал-губернатор Польши Франк в 1939 году,политическая роль польского народа закончена. Он объявляется рабочей силой, больше ничем... Мы добьемся того, чтобы стерлось навеки самое понятие "Польша"".

"Для не немецких населений восточных провинций, - писал глава СС и гестапо Гиммлер в 1942 году, - не должно быть высших школ. Для них достаточно наличия четырехклассной народной школы. Целью обучения в этой народной школе должно быть только: простой счет, самое большое до пятисот, умение расписаться, внушение, что божественная заповедь заключается в том, чтобы повиноваться немцам, быть честным, старательным и послушным. Умение читать я считаю ненужным".

Все живое, непокорное, мыслящее человечество должно было заполнить печи концлагерей. Во имя того, чтобы этого не случилось, чтобы на земле наступило вместо мрака фашизма светлое царство свободы, мира и счастья, тонули наши товарищи в Висле и погибали под Сандомир ром. Они сложили головы, честно исполнив свой долг. Человечество никогда не должно забывать своих спасителей солдат Красной Армии-освободительницы.

Не поймешь - кончились бои или нет! Еще только пять часов утра, а вся 1-я гвардейская бригада давно уже на ногах. Экипажи танков копаются в машинах буквально каждый нашел себе дело. Не приходит сон к усталым воинам! Непрерывные двухмесячные бои поломали, спутали режим дня, приучили неделями не спать, не мыться, не бриться, обедать и ужинать, когда позволит боевая обстановка. И огромная инерция этой боевой страды все еще несет куда-то танкистов, и им в диковину, что ночью можно поспать, а не ремонтировать танки.

Уже три дня мы с Михаилом Ефимовичем объезжаем части, вручая правительственные награды, и в каждой бригаде - одно и то же. Катуков ворчит: "Везде полуночники".

Выпив крепкого чая у гостеприимного Володи Горелова, Михаил Ефимович лукаво спросил хозяина:

- Устал, небось, на бригаде?

- Никак нет! - удивлен Горелов.

- Вот, советовались мы с Кирилловичем: не пора ли тебя на корпус выдвигать?

Горелов насупился:

- В нашей армии на корпусах командиры есть. В другую - не пойду.

- Не торопись, планы Военного совета тебе неизвестны. Гетмана выдвигают на первого замкомандующего армией. Вот и будет вакантная должность! На бригаде ты сидишь более двух лет, командовал неплохо, Герой Советского Союза, образование подходящее - академик! Один академик и сменит другого: ведь у нас их в армии раз, два... Сам знаешь. Подумай!

Горелов подумал.

Потом сказал:

- За доверие - спасибо. Но если можно, выслушайте мое мнение. У Гетмана корпус боевой, хороший, но там и свои комбриги опытные, и зам неплох; главное - танкистов среди них хватает. А я свой корпус люблю и до конца войны готов в нем остаться на бригаде. Но если хотите выдвигать - с охотой пошел бы замом к генералу Дремову. Для дела это будет полезно: я в нашем корпусе все бригады знаю, знаю и офицеров, и солдат, кто чего стоит. Иван Федорович - неплохой комкор, но, - Горелов пожал плечами, - мало внимания танкам уделяет. Если доверите место его зама - с удовольствием пойду.

Предложение Горелова ломало наши планы.

- Твое мнение? - спросил меня Катуков.

- А твое? - отвечаю ему вопросом на вопрос. - Горелову бригаду не я, а ты сдавал. Сам преемника выбирал себе. Дремов-то действительно танкового образования не имеет. Природа танковых войск ему не очень близка. Если удовлетворим желание Горелова, то, конечно, подкрепим Дремова.

- Горелов, а обижаться не будешь? - спросил Катуков. - Если вместо Гетмана назначим на корпус не тебя, а твоего друга Бабаджаняна?

Горелов даже привстал от волнения.

- За Армо только рад! Кандидатура подходящая. Бабаджанян - почти танкист. И на корпус больше меня подходит: сумеет лучше организовать взаимодействие с пехотой.

Ответ был не без доли яда: Горелов гордился своим "чистокровным танкистским" образованием.

- Ну что ж, в принципе, считай, поговорили. Будем докладывать по инстанциям. Но в бригаде работу не ослабляй.

- Для меня бригада - мой дом.

- Хотим узнать твое мнение: кого командиром бригады вместо тебя подобрать?

Горелов, волнуясь, мерил крупными шагами комнату, брови его задумчиво сдвинулись, губы шевелились, как бы произнося одну за другой фамилии. Мы не торопили. Иногда энергичным взмахом головы он как бы отбрасывал неудачную мысль. Наконец остановился.

- Считаю, что наилучшей кандидатурой будет не мой зам и не начштаба, а Темник - командир танкового полка из бригады Костюкова. Был с ним в нескольких боях. Грамотный, смелый, спокойный. Под танком не раз вдвоем лежали разговаривали. Рассказывал, что он из политработников: значит, будет хорошим командиром.

- Ты Темника хорошо знаешь? - спросил меня Катуков.

- Да. На Халхин-Голе он был начальником политотдела танковой бригады, с начала войны выпросился на фронт. Танкист до мозга костей! Окончил высшие курсы усовершенствования при Академии бронетанковых и механизированных войск.

- Сочетание неплохое: политработник и командир,- задумался Михаил Ефимович.- Но как, Горелов, твои орлы примут Темника?

- Все будет хорошо. Ручаюсь.

- Ну что ж. Темник так Темник. По-моему, кандидатура подходящая.

Катуков отодвинул от себя пепельницу, подошел к двери и распахнул ее. Легкий, напоенный запахом смолы ветер освежил нас.

Из бригады мы поехали в штаб армии. Катуков всю дорогу находился под впечатлением беседы с Гореловым.

- Предложили корпус - ведь не пошел! Прав был Дремов, когда просил его к себе замом.

Горелов с двух лет воспитывался в Уржумском детдоме: его отец, кровельщик, разбился на работе, мать умерла вскоре после отца. Путь у него был прямой: ФЗО, завод, из пионеров - в комсомольцы, по путевке комсомола - в танковое училище. Потом - армия: взвод, рота, академия... Да, такой человек предан своему боевому коллективу.

- Редкий человек. А Бабаджанян, думаешь, от корпуса не откажется?

- Думаю, что все же согласится.

В штабе встретили секретаря Львовского обкома партии Ивана Самойловича Грушецкого. У него было к армии много просьб, больших и малых. Касались они восстановления хозяйства Львовщины. Ведь прошел всего месяц, как область была освобождена от гитлеровцев.

- Может, трофейные лошаденки найдутся? А то беда: на коровах пашут. Горе, а не пахота!

- Есть лошаденки, дадим. А танковой армии они и по штату не положены.

- Инвентарь у нас старый, машины разбиты!