но вот о чем я сокрушаюсь иногда:

ведь что мы с вами, господа, в сравненьи с дамой той прекрасной,

и наша жизнь, и наши дамы, господа?

Она и нынче, может быть, ко мне, как прежде, благосклонна,

и к ней за это благосклонны небеса.

Она, конечно, пишет мне, но... постарели почтальоны

и все давно переменились адреса.

1980

Марине Владимировне Поляковой

О Володе Высоцком я песню придумать решил:

вот еще одному не вернуться домой из похода.

Говорят, что грешил, что не к сроку свечу затушил...

Как умел, так и жил, а безгрешных не знает природа.

Ненадолго разлука, всего лишь на миг, а потом

отправляться и нам по следам по его по горячим.

Пусть кружит над Москвою охрипший его баритон,

ну а мы вместе с ним посмеемся и вместе поплачем.

О Володе Высоцком я песню придумать хотел,

но дрожала рука и мотив со стихом не сходился...

Белый аист московский на белое небо взлетел,

черный аист московский на черную землю спустился.

1980

Глас трубы над городами,

под который, так слабы,

и бежали мы рядами

и лежали как снопы.

Сочетанье разных кнопок,

клавиш, клапанов, красот;

даже взрыв, как белый хлопок,

безопасным предстает.

Сочетанье ноты краткой

с нотой долгою одной

вот и все, и с вечной сладкой

жизнью кончено земной.

Что же делать с той трубою,

говорящей не за страх

с нами, как с самой собою,

в доверительных тонах?

С позолоченной под колос,

с подрумяненной под медь?..

Той трубы счастливый голос

всех зовет на жизнь и смерть.

И не первый, не последний,

а спешу за ней, как в бой,

я - пятидесятилетний,

искушенный и слепой.

Как с ней быть? Куда укрыться,

чуя гибель впереди?..

Отвернуться? Притвориться?

Или вырвать из груди?..

1982

Арсению Тарковскому

Обожаю настольные лампы,

угловатые, прошлых времен.

Как они свои круглые лапы

умещают средь книг и тетрадей,

под ажурною сенью знамен,

возвышают не почестей ради,

как гусары на райском параде

от рождения до похорон!

Обожаю на них абажуры,

кружевные, неярких тонов,

нестареющие их фигуры

и немного надменные позы.

И путем, что, как видно, не нов,

 ухожу от сегодняшней прозы,

и уже настоящие слезы

проливать по героям готов.

Укрощает настольные лампы

лишь всесильного утра река.

Исчезает, как лиры и латы,

вдохновенье полночной отваги.

Лишь вздымают крутые бока

аккуратные груды бумаги,

по которым знакомые знаки

равнодушно выводит рука.

Свет, растекшийся под абажуром,

вновь рождает надежду и раж,

как приветствие сумеркам хмурым,

как подобье внезапной улыбки...

Потому что чего не отдашь

за полуночный замысел зыбкий,

за отчаяние и ошибки,

и победы - всего лишь мираж?

1982

Еще он не сшит, твой наряд подвенечный,

и хор в нашу честь не споет...

А время торопит - возница беспечный,

и просятся кони в полет.

Ах, только бы тройка не сбилась бы с круга,

не смолк бубенец под дугой...

Две вечных подруги - любовь и разлука

не ходят одна без другой.

Мы сами раскрыли ворота, мы сами

счастливую тройку впрягли,

и вот уже что-то сияет пред нами,

но что-то погасло вдали.

Святая наука - расслышать друг друга

сквозь ветер, на все времена...

Две странницы вечных - любовь и разлука

поделятся с нами сполна.

Чем дольше живем мы, тем годы короче,

тем слаще друзей голоса.

Ах, только б не смолк под дугой колокольчик,

глаза бы глядели в глаза.

То берег - то море, то солнце - то вьюга,

то ангелы - то воронье...

Две верных дороги - любовь и разлука

проходят сквозь сердце мое.

1982

А.Иванову

Мы убили комара. Не в бою, не на охоте,

а в домашней обстановке, в будний вечер. Видит бог,

мы не крадучись его, а когда он был в полете...

Мы его предупреждали - он советом пренебрег.

Незадолго перед тем дождь пошел осенний, мелкий.

За стеной сосед бранился. Почему-то свет мигал.

Дребезжал трамвай. В шкафу глухо звякали тарелки.

Диктор телевизионный катастрофами пугал.

Расхотелось говорить. Что-то вспомнилось дурное,

так, какая-то нелепость, горечи давнишний след...

В довершенье ко всему меж окошком и стеною

вдруг возник как дуновенье комариный силуэт.

Мы убили комара. Кто-то крикнул: "Нет покоя!

Неужели эта мерзость залетела со двора!..

Здесь село или Москва?.." И несметною толпою

навалились, смяли... В общем, мы убили комара.

Мы убили комара. Он погиб в неравной схватке

корень наших злоключений, наш нарушивший покой...

На ладони у меня он лежал, поджавши лапки,

по одежде - деревенский, по повадкам городской.

Мы убили комара. За окошком колкий, мелкий,

долгий дождичек осенний затянуться обещал.

Дребезжал трамвай. В шкафу глухо звякали тарелки.

Диктор телевизионный что-то мрачное вещал.

1982

Вл. Соколову

1

У дороги карета застыла.

Изогнулся у дверцы лакей.

За дорогой не то чтоб пустыня

но пейзаж без домов и людей.

Знатный баловень сходит с подножки,

просто так, подышать тишиной.

Фрак малиновый, пряжки, застежки

и платочек в руке кружевной.

2

У оврага кузнечик сгорает,

рифмы шепчет, амброзию пьет

и худым локотком утирает

вдохновенья серебряный пот.

Перед ним - человечек во фраке

на природу глядит свысока

и журчанием влаги в овраге

снисходительно дышит пока.

Ах, кузнечик,безумный и сирый,

что ему твои рифмы и лиры,

строк твоих и напевов тщета?

Он иной, и иные кумиры

перед ним отворяют врата.

Он с природою слиться не хочет...