Там те же тротуары,

деревья и дворы,

но речи несердечны

и холодны пиры.

Там так же полыхают

густые краски зим,

но ходят оккупанты

в мой зоомагазин.

Хозяйская походка,

надменные уста...

Ах, флора там все та же,

да фауна не та...

Я эмигрант с Арбата.

Живу, свой крест неся...

Заледенела роза

и облетела вся.

1982

Всему времечко свое: лить дождю, Земле вращаться,

знать, где первое прозренье, где последняя черта...

Началася вдруг война - не успели попрощаться,

адресами обменяться не успели ни черта.

Где встречались мы потом? Где нам выпала прописка?

Где сходились наши души, воротясь с передовой?

На поверхности ль земли? Под пятой ли обелиска?

В гастрономе ли арбатском? В черной туче ль грозовой?

Всяк неправедный урок впрок затвержен и заучен,

ибо прaведных уроков не бывает. Прах и тлен.

Руку на сердце кладя, разве был я невезучим?

А вот надо ж, сердце стынет в ожиданье перемен.

Гордых гимнов, видит бог, я не пел окопной каше.

От разлук не зарекаюсь и фортуну не кляну...

Но на мягкое плечо, на вечернее, на ваше,

 если вы не возражаете, я голову склоню.

1982

Посвящается учащимся 33-й московской школы,

придумавшим слово "арбатство"

Пускай моя любовь как мир стара,

лишь ей одной служил и доверялся

я - дворянин с арбатского двора,

своим двором введенный во дворянство.

За праведность и преданность двору

пожалован я кровью голубою.

Когда его не станет - я умру,

пока он есть - я властен над судьбою.

Молва за гробом чище серебра

и вслед звучит музыкою прекрасной...

Но не спеши, фортуна, будь добра,

не выпускай моей руки несчастной.

Не плачь, Мария, радуйся, живи,

по-прежнему встречай гостей у входа...

Арбатство, растворенное в крови,

неистребимо, как сама природа.

Когда кирка, бульдозер и топор

сподобятся к Арбату подобраться

и правнуки забудут слово "двор"

согрей нас всех и собери, арбатство.

1982

И. Шварцу

Музыкант играл на скрипке

- я в глаза ему глядел.

Я не то чтоб любопытствовал

- я по небу летел.

Я не то чтобы от скуки

- я надеялся понять,

как способны эти руки

эти звуки извлекать

из какой-то деревяшки,

из каких-то бледных жил,

из какой-то там фантазии,

которой он служил?

Да еще ведь надо пальцы

знать, к чему прижать когда,

чтоб во тьме не затерялась

гордых звуков череда.

Да еще ведь надо в душу

к нам проникнуть и поджечь...

А чего с ней церемониться?

Чего ее беречь?

Счастлив дом, где голос скрипки

наставляет нас на путь

и вселяет в нас надежды...

Остальное как-нибудь.

Счастлив инструмент, прижатый

к угловатому плечу,

по чьему благословению

я по небу лечу.

Счастлив он, чей путь недолог,

пальцы злы, смычок остер,

музыкант, соорудивший

из души моей костер.

А душа, уж это точно,

ежели обожжена,

справедливей, милосерднее

и праведней она.

1983

Ю. Киму

Ну чем тебе потрафить, мой кузнечик,

едва твой гимн пространство огласит?

Прислушаться - он от скорби излечит,

а вслушаться - из мертвых воскресит...

Какой струны касаешься прекрасной,

что тотчас за тобой вступает хор,

таинственный, возвышенный и страстный

твоих зеленых братьев и сестер?

Какое чудо обещает скоро

слететь на нашу землю с высоты,

что так легко в сопровожденьи хора

так звонко исповедуешься ты?

Ты тоже из когорты стихотворной,

из нашего бессмертного полка.

Кричи и плачь, авось твой труд упорный

потомки не оценят свысока.

Поэту настоящему спасибо,

руке его, безумию его

и голосу, когда взлетев до хрипа,

он неба достигает своего.

(пластинка, 1986)

Как наш двор ни обижали, он в классической поре.

С ним теперь уже не справиться, хоть он и безоружен.

А там Володя во дворе, а его струны в серебре,

а его пальцы золотые, голос его нужен.

Как с гитарой ни боролись распалялся струнный звон,

как вино стихов ни портили все крепче становилось.

А кто сначала вышел вон, а кто потом украл вагон

все теперь перемешалось, все объединилось.

Может, кто и нынче снова хрипоте его не рад.

Может, кто намеревается подлить в стихи елея.

А ведь и песни не горят, они в воздухе парят.

Чем им делают больнее, тем они сильнее.

Что ж печалиться напрасно: нынче слезы лей - не лей,

но запомним хорошенечко и повод и причину.

Ведь мы воспели королей от Таганки до Филей.

Пусть они теперь поэту воздают по чину.

(пластинка, 1986)

Если ворон в вышине,

дело, стало быть, к войне.

Если дать ему кружить,

если дать ему кружить,

значит, всем на фронт иттить.

Чтобы не было войны,

надо ворона убить.

Чтобы ворона убить,

чтобы ворона убить,

надо ружья зарядить.

Ах, как станем заряжать,

всем захочется стрелять.

А уж как стрельба пойдет,

а уж как стрельба пойдет

пуля дырочку найдет.

Ей не жалко никого,

ей попасть бы хоть в кого:

хоть в чужого, хоть в свово,

лишь бы всех до одного.

Во и боле ничего!

Во и боле ничего,

во и боле никого,

во и боле никого,

кроме ворона того

стрельнуть некому в него.

(пластинка, 1986)

Антон Палыч Чехов однажды заметил,

что умный любит учиться, а дурак - учить.

Скольких дураков в своей жизни я встретил

мне давно пора уже орден получить.

Дураки обожают собираться в стаю.