Он сапоги фасонные тачает.

А черный молоток его, как ласточка,

хвостом своим раздвоенным качает.

Он занят целый день поклонами,

тот молоток. Он по подметкам метит.

А к вечеру - все гвоздики поклеваны,

все сапоги починены на свете.

Я слышу рассуждения домашние,

когда над головою свет потухнет:

кто носит сапоги - пускай донашивает...

А сам Кузьма Иваныч носит туфли.

Постукивает под крыльцом, позевывает

и постепенно понимает вроде,

что ну их к черту, сапоги кирзовые...

А сапоги фасонные не в моде.

Кузьма Иванович, ступай на пенсию:

есть фабрики - военных обошьют.

Но пусть война останется за песнею.

А ласточке твоей пора на юг.

Она хвостом своим качнет раздвоенным,

из рук твоих натруженных рванется

и полетит над грозами, над войнами...

А ты сиди и жди. Она вернется.

1958

На дне глубокого корыта

так много лет подряд

не погребенный, не зарытый

искала прачка клад.

Корыто от прикосновенья

звенело под струну,

и плыли пальцы, розовея,

и шарили по дну.

Корыта стенки как откосы,

омытые волной.

Ей снился сын беловолосый

над этой глубиной.

И что-то очень золотое,

как в осень листопад...

И билась пена о ладони

искала прачка клад.

1958

Я смотрю на фотокарточку:

две косички, строгий взгляд,

и мальчишеская курточка,

и друзья кругом стоят.

За окном все дождик тенькает:

там ненастье во дворе.

Но привычно пальцы тонкие

прикоснулись к кобуре.

Вот скоро дом она покинет,

вот скоро вспыхнет гром кругом,

но комсомольская богиня...

Ах, это, братцы, о другом!

На углу у старой булочной,

там, где лето пыль метет,

в синей маечке-футболочке

комсомолочка идет.

А ее коса острижена,

в парикмахерской лежит.

Лишь одно колечко рыжее

на виске ее дрожит.

И никаких богов в помине,

лишь только дела гром кругом,

но комсомольская богиня...

Ах, это, братцы, о другом!

1958

Е.Рейну

Из окон корочкой несет поджаристой.

За занавесками - мельканье рук.

Здесь остановки нет, а мне - пожалуйста:

шофер в автобусе - мой лучший друг.

А кони в сумерках колышут гривами.

Автобус новенький, спеши, спеши!

Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный

в любую сторону твоей души.

Я знаю, вечером ты в платье шелковом

пойдешь по улице гулять с другим...

Ах Надя, брось коней кнутом нащелкивать,

попридержи-ка их, поговорим!

Она в спецовочке, в такой промасленной,

берет немыслимый такой на ней...

Ах Надя, Наденька, мы были б счастливы...

Куда же гонишь ты своих коней!

Но кони в сумерках колышут гривами.

Автобус новенький спешит-спешит.

Ах Надя, Наденька, мне б за двугривенный

в любую сторону твоей души!

1958

Часовые любви на Смоленской стоят.

ЧСасовые любви у Никитских не спят.

Часовые любви по Петровке идут неизменно...

Часовым полагается смена.

О великая вечная армия,

где не властны слова и рубли,

где все - рядовые:

ведь маршалов нет у любви!

Пусть поход никогда ваш не кончится.

О, когда б только эти войска!..

Сквозь зимы и вьюги

к Москве подступает весна.

Часовые любви на Волхонке стоят.

Часовые любви на Неглинной не спят.

Часовые любви по Арбату идут неизменно...

Часовым полагается смена.

1958

Ты течешь, как река. Странное название!

И прозрачен асфальт, как в реке вода.

Ах, Арбат, мой Арбат, ты - мое призвание.

Ты - и радость моя, и моя беда.

Пешеходы твои - люди невеликие,

каблуками стучат - по делам спешат.

Ах, Арбат, мой Арбат, ты - моя религия,

мостовые твои подо мной лежат.

От любови твоей вовсе не излечишься,

сорок тысяч других мостовых любя.

Ах, Арбат, мой Арбат, ты - мое отечество,

 никогда до конца не пройти тебя.

1959

Живописцы, окуните ваши кисти

в суету дворов арбатских и в зарю,

чтобы были ваши кисти словно листья.

Словно листья, словно листья к ноябрю.

Окуните ваши кисти в голубое,

по традиции забытой городской,

нарисуйте и прилежно и с любовью,

как с любовью мы проходим по Тверской.

Мостовая пусть качнется, как очнется!

Пусть начнется, что еще не началось!

Вы рисуйте, вы рисуйте, вам зачтется...

Что гадать нам: удалось - не удалось?

Вы, как судьи, нарисуйте наши судьбы,

наше лето, нашу зиму и весну...

Ничего, что мы - чужие. Вы рисуйте!

Я потом, что непонятно, объясню.

1959

Когда затихают оркестры Земли

и все музыканты ложатся в постели,

по Сивцеву Вражку проходит шарманка

смешной, отставной, одноногий солдат.

Представьте себе: от ворот до ворот,

в ночи наши жесткие души тревожа,

по Сивцеву Вражку проходит шарманка,

когда затихают оркестры Земли.

1959

А годы проходят, как песни.

Иначе на мир я гляжу.

Во дворике этом мне тесно,

и я из него ухожу.

Ни почестей и ни богатства

для дальних дорог не прошу,

но маленький дворик арбатский

с собой уношу, уношу.

В мешке вещевом и заплечном

лежит в уголке небольшой,

не слывший, как я, безупречным

тот двор с человечьей душой.

Сильнее я с ним и добрее.

Что нужно еще?

Ничего. Я руки озябшие грею

о теплые камни его.

1959

С.Рассадину

Джазисты уходили в ополченье,