— Пуся, — недовольно обратилась к нему мать. — Ты снова купался в Днепре?.. Сколько тебе говорили, чтобы ты плавал в бассейне? Для чего же отец бассейн построил?..

— Я в конце нашей усадьбы купался. Там совсем мелко, — ответил Пуся, настоящее имя которого было Петрусь.

— А бассейн для чего, я тебя спрашиваю?..

— Не знаю, для чего, — не сдавался парень.

— Вот я скажу отцу! — Пригрозила мать, потом обратилась к гостям: — Как вам у нас нравится?

— Очень, — не совсем приветливо буркнул Доронин. — Очень нравится.

— Почему вы так бледны? — Спросила хозяйка, заметив мрачный вид Макара Сидоровича. — У Вас, наверное, голова болит?.. Я могу дать пирамидон.

— Нет, не стоит. Муж на работе?..

— Конечно, конечно. Он никогда не опаздывает. Приезжайте вечером. Мы будем очень рады.

Слово «рады» у нее получалось «гады».

Попрощавшись с хозяйкой, Солод и Доронин поехали в общежитие завербованных рабочих. Фасад этого дома был приветливый, светлый. Коридоры тоже произвели на Доронина хорошее впечатление своей чистотой. Пол, правда, была не окрашен, но так выскоблен, что влажная сосновая доска нежно белела под ногами.

— Помещение хорошее, — вопросительно посмотрел Доронин на Солода. — Не верится, чтобы в таком помещении людям жилось плохо. Но заглянем в комнаты, — добавил Доронин, стуча в одну из многих дверей.

— Пожалуйста, — послышался женский голос.

Когда Доронин и Солод переступили порог, они увидели молодую красивую женщину, почти девушку, что склонилась над самодельной деревянной кроватью-колыбелью, в которой лежал младенец. Вид у женщины был бледный, подавленный. Ребенок сосал молоко из небольшой бутылочки. Под стенами стояли четыре узких железных кровати с голыми матрасами на грубых сетках. Больше в комнате ничего не было. Не было даже стола. Его заменял опрокинутый вверх дном деревянный ящик из-под какого-то товара.

— Здравствуйте, — приветливо произнес Доронин. — Ну, как живете?..

— Ничего, — сказала женщина, вставая с единственного в комнате табурета грубой, несуразной работы. — Присаживайтесь пожалуйста.

— Сидите, сидите... Мы постоим, — сказал Доронин. — Почему в вашей комнате так много кроватей?

— А как же! — Удивилась женщина. — У нас для каждого рабочего есть своя постель. Только у меня с мужем одна на двоих.

И она слабо улыбнулась.

— Разве это не ваша комната? — Удивленно спросил Доронин.

— Как не наша!.. Наша. Только, кроме нас, здесь еще живут.

Солод бросил взгляд на Доронина.

— Да, да, — осматривая углы и стены, украшенные венками из лиловых бессмертников, мрачно повторял Доронин. — Да, да...

«Видно, волнуется, если начал повторять одно слово», подумал Солод, внутренне улыбаясь.

— Сколько ваш муж получил в прошлом месяце? — Спросил Доронин, наблюдая из-под нахмуренных бровей за движениями женщины.

— Мог бы заработать больше. Он старается.

— Д-да... Т-та-а-к, — протяжно повторял Доронин. — А где его расчетная книжка?

Женщина отодвинула от стены ящик, который был вместо стола. Оказалось, он ей служил и сундуком. Она достала безрукавку, украшенную великолепными узорами из цветной кожи и блестящих бронзовых пистонов. Из безрукавки выпал белый узелок. Достав с узелка небольшую синюю книжечку, женщина подала ее Доронину. Он нервными движениями пальцев перевернул страницу.

— Вы в марте приехали?

— В марте, — ответила женщина, оглядывая Доронина недоверчивым взглядом.

— Да, да, — снова процедил Доронин и потом еще раз повторил: — Да... Берите ребенка и пойдемте с нами. Да, с нами. Эту книгу захватите. Захватите. Обязательно.

— Куда это? — Испуганно подняла глаза на Доронина женщина.

— К вашему начальнику. К начальнику.

— А вы кто будете? — Беспокойно спросила она.

— Представитель горкома партии. Как вас зовут?

— Олеся...

Посадив женщину с ребенком в машину, Доронин и Солод поехали в управление треста. Женщину оставили в коридоре на широкой деревянной скамье, а сами зашли в приемную.

— Товарищ Криничный не принимают, — неприветливо встретила их секретарша.

— Скажите — Доронин.

Секретарша исчезла за дверью кабинета, а через минуту, оттолкнув ее в дверях, перед ней появился сам Криничный с протянутыми руками.

— Сколько лет, сколько зим! Макар! Забываешь ты меня, забываешь. Ну, пойдемте, пойдемте. Здравствуйте, Иван Николаевич. Заходите. — Потом он повернулся к секретарше. — Не пускайте никого. Меня нет.

Когда зашли в кабинет, Криничный сел в кресло перед столом напротив Солода и Доронина, подчеркивая этим, что разговор должен быть дружественный, неофициальный. Тесный ряд орденских планок пестрел на его груди красными, желтыми, голубыми и белыми полосками. Все пять пальцев левой руки, которую он положил себе на колено, были растопырены. Они не двигались. Доронин знал, что это результат тяжелого ранения с повреждением нервов. Криничный был уже немолодым человеком. Волосы он зачесывал с затылка на лоб, чтобы как-то замаскировать лысину. Глаза у него были хорошие, приветливые. Не верилось, чтобы такие глаза не увидели человеческих потребностей, остались к ним равнодушными. Он был толстый, но не в такой степени, как Доронин.

— Ну, как живешь, Макар?.. Скоро, пожалуй, еще один орден тебе привинтят. Уже за труд. О твоем заводе много пишут. И Москва, и Киев. Далеко тебя видно. А я что?.. Так, мелочь. Никакого наслаждения от работы нет. Когда-то на фронте смеялся над интендантами. А теперь сам в обозе... Тылы обеспечиваю. Жилье строю. Это не то, что заводы и электростанции.

— Слушай, Криничный, — перебил его бездумную болтовню Доронин. — Я пришел не в гости. — Макар Сидорович встал и нервно заходил по кабинету. — Кто тебе дал право издеваться над людьми? Где ты живешь? В каком веке, в какой стране?..

— О чем ты, Макар? — Опираясь здоровой рукой на боковину кресла, потянулся вперед, навстречу гневным словам Доронина, Криничный.

— Ты знаешь, о чем я говорю. О завербованных. Ты оторвал людей от дома, от их родных. Ты наобещал им золотые горы. А что ты им дал?.. Да еще какие люди! Они ждали Советской власти, как своего спасения от гибели.

— В чем дело?.. Мы построили для них замечательный дом, — нервно закусил губу Криничный. — Посмотри, что пишет областная газета. Статья товарища Сумного... И в городской статья...

— Фасад неплохой. А что скрывается за тем фасадом?.. Ты, видимо, и рассчитываешь, что никто к ним не зайдет, никто не поговорит. Ты водишь журналистов возле фасада, заговариваешь им зубы, а они тебе верят и после этого едут к тебе обедать?.. Да?.. Я спрашиваю — да? — Почти выкрикнул Макар Сидорович. — По сколько у тебя зарабатывают люди?

— Но какое ты имеешь право со мной так разговаривать? — Покраснев, будто от непосильной натуги, крикнул Криничный.

— Я права не собираюсь спрашивать ни у кого. Я говорю с тобой по праву гражданина и хозяина государства. Плевать мне на чины!.. Для меня это — самый высокий чин. Слышишь?..

— Макар, опомнись. Чего ты разошелся?.. — Пытаясь успокоить Доронина, льстиво заговорил Криничный. — По сколько зарабатывают?.. Меньше пятисот никто не зарабатывает.

— Нет, зарабатывают меньше... И это отцы семейств. А поселил ты их как? А где твои ясли для детей?.. Возможно, женщина бы тоже пошла работать. Для этого она сюда и приехала. Отвечай!.. Чего молчишь?

— Я на подобные наветы не привык отвечать. Кое-что здесь правда, но это скоро исправится. Ясли мы уже начали строить. Одеялами, бельем и мебелью тоже скоро обеспечим. А относительно заработка — это клевета. Кто тебе такое сказал?

— Я! — Резко ответил Солод. — Я рассказал Макару Сидоровичу.

— Ты?.. Как ты мог? Ты же сам поставщик и знаешь, как все трудно добывается. Кроме того, это же ложь.

— Ложь? — Воскликнул Солод. — Сейчас я вам докажу.

Выйдя быстрыми шагами из кабинета, Иван Николаевич вернулся с синенькой книжечкой в ​​руках и протянул ее Криничному.