Глава третья ЧЕСТНЫЙ БРОДЯГА

Гвоздь сидел перед камином в уютном кресле, поглаживая кота, и вспоминал, как это было в 1996 году.

Да, была зима 1996-го. За окнами падал первый снег. Он устилал черную землю и ложился на крыши бараков, корпусов жилой зоны и на вышки с автоматчиками. Мелькали молнии газосварки — варили решетки на первом этаже нового административного корпуса. Суетились зеки на строительстве часовни — оно уже подходило к концу, и через месяц ее должен был освящать митрополит. По территории шел строй одинаково одетых в темные робы заключенных. В комнате для отдыха барака третьего отряда свободные от смены зеки смотрели утренний прогон «Санта-Барбары». Фильм вызывал самые бурные отклики.

— Не, ну не волки, — послышались крики, когда постельная сцена оборвалась на самом интересном месте.

— Пущай вымя бабское покажут!

Дальнейшее действие сопровождалось комментариями.

— Ну такого козла, как этот Кейт, давно мочить надо было.

— Не, в Штатах за прокурора сразу вилы…

Внешне день в колонии строгого режима, в которой отбывают наказание опасные преступники, второй и более раз оказавшиеся за проволокой, выглядел обычным. Но вместе с тем это был исторический для учреждения день. На свободу выходил смотрящий зоны, глава воровского братства, уже девять лет занимающий этот пост, по кличке Гвоздь.

Гвоздю не хотелось церемоний. Все просьбы, наказы, поздравления, ритуалы — все было вчера. Сегодня же он просто в последний раз прошелся по бараку. Один. Чтобы никто не мозолил глаза. Посмотрел на свое место — койка в отдалении от других, с ковриком и домашними тапочками. Большего Гвоздь себе не позволял, да и администрация была достаточно строгая.

За судьбу колонии Гвоздь особенно не беспокоился. Отдавал «дом» в надежные руки. Найти подходящую кандидатуру — проблема, особенно в нынешние времена всеобщего падения нравов. Как сказано в кодексе честных арестантов — «Законе преступного мира, правилах общака и воровской идеи», «Смотрящий в воровской идее должен быть кристально чистым, преданным душой и сердцем идее справедливости».

Философов и идеологов что-то Гвоздь не встречал, так что закон отдавал соцреализмом в стиле кубанских казаков, когда выдавали желаемое за действительное… Вора в законе больше на зоне не было. На роль смотрящего избрали главшпана второго отряда Бздыню. Молодой, но принципиальный, правильный по жизни член «общества». Беспредела не допустит, «тимуровцам» — новоявленным гангстерам, спуску не даст, но и с администрацией будет жестко держаться, на капризы ментовские не поддастся. Тому гарантия — треть срока в помещениях камерного типа провел. Крепкий орешек. Быть ему «законником».

Времена на зоне ныне нелегкие, так что смотрящему новому будет тяжело. Верно сказано в последней воровской маляве — в обращении к честному люду: "Прощелыги сбиваются в банды и наворачивают в одни ворота, прикрываясь при этом масками под бродяг, добывая благо для себя лично. Отсюда страдает Общее и весь воровской люд. Интриги и склоки вошли в жизнь лагерей и тюрем. Все это является чуждым нормам, чуждым людскому и пущено на самотек. Свое ставят выше общих этикетов и интересов, а это уже гадское.

Многие, придя с воли, несут с собой новорусские взгляды. Это пресечь. Здесь им нет места. Запомните, у порядочного люда закон один, и люд в лагерях и острогах должен быть один — воровской. Так было, есть и будет. В наше время есть возможность жить достойно по нашим законам и есть чем ответить мусорам на беспредел и чем удивить. Думайте, братья, а еще лучше — делайте!"

Но это уже не Гвоздя заботы. У него, чувствует, будет немало забот и на воле.

— Ну что, Полосатик, откидываемся? — усмехнулся Гвоздь и погладил по голове здоровенного краткошерстого полосатого кота — его доброго друга.

Держать собственного кота в зоне — большая привилегия. Коту было три года. Подобрали в цехе и привели его зеки, когда тот еще был котенком. Гвоздь, увидев его, сразу понял, что нашел хорошего кореша. Имя дал с намеком — Полосатик, так называют зеков на особом, «полосатом», режиме. И сегодня кот, не видевший в своей жизни ничего, кроме зоны, собирался вместе с хозяином в большой мир.

— Ну все, пора, — Гвоздь взял поудобнее кота и вышел из барака, подставляя лицо первому снегу.

Формальности. Справка об освобождении. Деньги на проезд. Бесполезные слова напутствия командира отряда. И, наконец, визит к «куму» — начальнику оперчасти майору Гамову.

— Садись, Гвоздь, — кивком пригласил Гамов. — Как насчет чайку?

— Благо дарствую. Не надо, гражданин майор.

— Правильно. Из рук «кума» ничего брать нельзя. Так?

— Может, и так.

Они сидели друг напротив друга. Люди примерно одного возраста — под сорок пять. Чем-то похожие друг на друга — оба плотного сложения, физически сильные, волевые, уверенные в себе и своей правоте. Привыкшие, как боксеры, всю жизнь драться на ринге. Опер и вор в законе не питали Друг к Другу добрых чувств, но ценили один другого как опасных и умных противников. Оба жили своими идеями, своей правдой, и у обоих в последнее время эти идеи и правда сильно потускнели, обветшали на ветрах неспокойных времен. Оба считали, что честны перед собой и другими. К рукам Гамова не прилипла за всю жизнь ни одна не праведная копейка. Но и Гвоздь не запятнал себя тем, что поступался воровскими законами в угоду администрации, выторговывая себе какие-то блага.

— Значит, на свободу, — Гамов сложил руки на груди и внимательно разглядывал вора в законе.

— Добавь — с чистой совестью.

— Не добавлю. А не боишься на свободу? Девять лет тут. Прижился. В авторитете. А там…

— Я же не Хилый. Выдюжим.

В прошлом году старого вора Хилого целые сутки искали по всем уголкам, чтобы выдворить на волю. Он умолял оставить его здесь, поскольку не знал, что с ней делать, с враждебной ему волей. Он боялся ее. И она оправдала его самые худшие ожидания. Там было слишком больно, суетно, серо. Через два месяца он прибыл снова. Пробыв на воле неделю, демонстративно, чуть ли не на глазах у всех залез в сумку в троллейбусе и получил новый срок.

— Семь лет, — задумчиво повторил майор. — От звонка до звонка.

— До часа.

— А как иначе? Законнику грех у властей снисхождения просить. — Три правила. Не бойся, не доверяйся, не проси.

— Точно так.

— Как дальше жить будешь, Гвоздь?

— Садовником устроюсь. Или воспитателем в детский сад.

— Понятно… Гвоздь, скоро полтинник грянет. Финишная ленточка уже маячит — при наших профессиях долго не живут. Пора и о душе думать. Сколько людей-то на тебе.

— Это когда было. По-молодости.

— Правильно, был ты по-молодости палачом. Вдумайся в это слово — палач. Приговоры сходок да правилок в исполнение приводил. Подушечкой, удавкой, финкой. Так?

— Что, явку с повинной писать? Давно это было, гражданин майор. Да и народ гнилой был — дятлы, крысятники. Шваль.

— А скольким еще по твоим приговорам билет на тот свет прокомпостировали. Достаточно зла, Гвоздь. Остановись. Крест ведь носишь на груди. Остановись.

— А зачем останавливаться, коли не останавливают? Вы власть — ловите. А мы — воры, воровать должны.

— Власть, — вздохнул Гамов и сделал чуть погромче приглушенное радио. Диктор вещала что-то об очередной катастрофе, сотрясшей Россию.

— Верно, — кивнул Гвоздь. — Не до нас ныне властям. Они друг другом заняты.

— Да, так дальше пойдет — вы к власти и придете, — вдруг вырвалось у Гамова, и в голосе его послышались нотки обреченности.

— А что, — широко улыбнулся Гвоздь.. — Чай не хужее вас будем. Я на министра внутренних дел спокойно потяну. Вот так беспредельщиков держать буду, — он сжал увесистый кулак, весь покрытый татуировками.

Это сегодня купивший за деньги корону вора в законе гангстер кривится при одном упоминании о наколках — где это видано портить тонкие длинные пальцы, подписывающие паркеровской ручкой договора и приказы. Гвоздь всегда свято покрывал себя всеми положенными вору татуировками. И на груди его было вытатуировано пронзенное кинжалом сердце — символ вора в законе.

— И тебя, гражданин майор, не обидим. Ты — кум злой, но справедливый. Братва на тебя сердита, но правоту за тобой признает.

— Вот спасибо.

— Найдем местечко, не бойся.

— А себе-то уже местечко присмотрел?

— Это уж как Господь начертит.

— С утра два быка у ворот дожидаются на «Вольво». Не за тобой?

— Вряд ли. Какое там «Вольво»? Но, к удивлению самого Гвоздя, парочка на «Вольво» дожидалась именно его.

— Смотри, Полосатик, кореша пожаловали, — прошептал Гвоздь, поглаживая выглядывающего из-под пальто кота.

У зеленого «Вольво» стояла знакомая неразлучная парочка — Матрос и Киборг. Матрос — невысокий, подвижный, с худым, нервным, красивым, злым лицом и глазами навыкате, с небольшой сумасшедшинкой. Киборг — огромный детина, чем-то действительно напоминавший Терминатора в исполнении Шварценегера. Они были одеты в одинаковые красные шерстяные пальто. У Матроса пальто было распахнуто, под ним виднелась черная рубашка и толстая золотая цепь, татуированные руки тоже были все в золотых кольцах. «Как петрушка», — подумал Гвоздь.

Чуть в отдалении стоял «Жигуль» с еще двумя корот-кострижеными, тупомордыми быками.

Матрос расчувствовался и едва не прослезился, завидев Гвоздя.

— Тысячу километров отмахали, — оценил заботу Гвоздь.

— Хоть десять, — отмахнулся Матрос. — Гвоздь, на тебя надежа.

— Чего это?

— Везде гадский промысел. Жизни честному люду не стало, Гвоздь. Беспредел одолел, — Матрос распахнулдверь " Вольво " и жестом пригласил вора садиться.

— Излагай.

— Потом. Дома… Сегодня наш праздник.