Славка сиял от гордости. Все похвалы собаке он принимал на свой счет, победно подмигивал Грише, который наконец признал Марса, потому что своими чудачествами пес его насмешил.
— Вы заметили, как он нас вытащил из воды? — спросил Костя. Сестра понимающе мотнула головой, потом наклонилась, взяла в маленькую руку большущую лапу и легонько пожала. «Спасибо», — сразу сказал пушистый хвост.
Когда пес уснул, о нем перестали говорить. Повалившись в траву, жадно отдыхали. Жадно грелись. Просто объедались мгновениями, которые идут. Дети и влюбленные умеют жить настоящим полностью и всласть.
Правда, Павлик этого уже не умел.
Нельзя сказать, чтобы он по-взрослому жил воспоминаниями или жил в мечтах. Просто душа его и ум слишком были перегружены, и он ничем почти не увлекался. Охотнее всего созерцал, потом изрекал, отчего бабушка Юлия или приходила в восторг, бормоча: ТЫ ЮНЫЙ ГЕНИЙ, или гневалась, требуя: ВЫКИНЬ НЕМЕДЛЕННО ВСЕ ЭТО ИЗ ГОЛОВЫ!
Павлик пожимал плечами. Он не понимал, что и как надо выбрасывать из головы. Ведь сама бабушка тысячу раз клялась при нем выкинуть и навсегда позабыть имя театра, в котором ее съели сплошные бездарности и негодяи, а сама каждый день говорила про этот театр и про этих негодяев!
Безусловно, Павлик снисходительнее бабушки и терпеливее ее, но бывали случаи, когда не выдерживал и он и очень вежливо просил:
— Будь добра, не говори при мне «холмы».
— А что плохого в этом слове?
— Это грустное слово.
— Кто тебе сказал?
— Ты.
— Никогда я не говорила таких глупостей!
— Это не глупости, князь Игорь умер… я не могу больше слышать это слово...
— Сейчас же выкинь все это из головы!
Павлик покорно опускал глаза, шел в свой угол и затихал там надолго.
А потом ему снились странные сны. Снились слова. Недавно всю ночь его терзало восклицание: О ВЕЛИКОДУШНЫЙ! О ВЕЛИКОДУШНЫЙ... О ВЕЛИКОДУШНЫЙ! О... ВЕЛИКОДУШНЫЙ!..
Горячая стояла тишина, и было не понять, откуда этот медленно плывущий в душу звон? Звенело небо или трава? Или тела их, обожженные солнцем? Этот звон прекращался только в воде, и они опять и опять входили в озеро гурьбой, а когда глубина позволяла — плыли. Темные точки голов, удаляясь от берега, постепенно перестраивались, как в небе журавли. Вожаком оказался Слава. Он плыл красиво и легко, испытывая такое наслаждение, что не скоро обнаружил, как сильно вырвался вперед, а когда оглянулся, то сразу повернул назад. Вся компания барахталась у берега — Гришка их чем-то развлекал. И теперь, завидя подплывающего Славку, первый завопил: «Привет чемпиону!» Но до Славы это как-то не дошло, он заметил, что Вика пристально смотрит на него, стоя по пояс в воде. Солнце слепило ей глаза, и она, втиснув голову в угол согнутой руки, смотрела из-под локтя.
— Кто научил тебя так плавать?
Слава с недоверием уставился на Вику — не смеется ли?
— Ты плаваешь как настоящий спортсмен!
— Ха, настоящий спортсмен меня и учил. В нашем лагере все хорошо плавают…
Завидовать Славка завидовал, а заноситься не умел. Он еще раз испытующе взглянул на нее.
— Вилен Бычков! —пропел он с вдохновением.
— Кто это?
— Мастер спорта, наш тренер. Он учится в Институте Лесгафта. Вот он плавает! Я перед ним...
Слава махнул рукой и не договорил. Они шли к тому месту, где оставался Марс. Он уже поднял голову и молотил траву хвостом.
С ног до головы лакированный, с капелькой на кончике носа, Слава всей своей мокрой кожей ощущал, как на него смотрят, не осознавая, что парень на таких прямых, крепких ногах, с такой аккуратной, как выражается его мать, головой, с хорошо развернутыми плечами, красивым добрым ртом сам по себе чего-то стоит; и что вообще, когда он молчит, смотреть на него одно удовольствие.
Греясь и мечтая о том, как сейчас завалится в мягкую траву подле своей собаки, он не мог освободиться от изумления: почему, думал он, так приятно, что Вика его похвалила, когда вообще на мнение девчонок он чихать хотел? Ему важнее всего на свете было, что самый сильный парень скажет.
Когда они повалились в траву, она разъединила их, и каждый мог побыть наедине со всей вселенной — среди молчания неба и земли, в кольце живых и неподвижных сосен.
Между озером и тем местом, где все они лежали, рос куст. Маленькая серая птица, гораздо меньше воробья или такая же, но тоньше, вылетела из леса и села на куст. Упругая ветка покачала ее.
Птицу заметили все.
— Славка… — прошел сквозь траву шепот. Это был голос Вики. Он прозвучал с нежностью и еще с тревогой, что его услышат.
Слава суматошно сел.
Птица улетела.
Из травы поднялись головы.
Вика улыбалась понимающе, огорченно. А он на нее смотрел, как смотрит на горящий дом. И жутко и красиво!
Наверно, это продолжалось слишком долго.
— Ну, что ты смотришь так? Честное слово, это была славка... птица, понимаешь, птица!
Голос Вики до Славы не доходил. Он понял ее по движению губ. Он был как в оболочке и видел все только через нее. Он смутно думал: «Фик с ней, с птицей...» Он силился понять сейчас другое: как это могло быть, чтобы она, такая хорошая, такая красивая, такая… лучше всех, еще недавно могла раздражать? Даже бесила вместе с братцем со своим.
...Проходят годы. Меняются времена. А люди, переделывающие все вокруг, почти не меняются сами.
Для Славкиной матери, например, рабочий человек и сейчас — это тот, кто ворочает тяжести и вымазан по уши в грязи. Среди шибко грамотных признает она только строителей домов. Все же остальные — дармоеды! Послушать ее, так вообще дармоедов больше, чем рабочих людей.
Хотел того Слава или нет, а материнская неприязнь ко всем, кто грамотнее, вежливее, а часто даже к тем, кто попросту говорит спокойно и тихо, конечно, передавалась Славке. Он тоже, как и она, на расстоянии чуял ЭТИХ, КАК ИХ, которые черт те что... А САМИ… Никогда мать не договаривала, что «сами», и тем более Слава считал нужным их презирать. Во дворе у себя он просто бил ни за что вежливых ребят, отлично зная, что за спиной у него мамка и еще тетя Клава. Эта как услышит голос Славкиной мамы во дворе, так сразу лестница под ней загудит, и с ходу — в бой! Клава тоже не переносила, когда с нею пробовали вежливо говорить, особенно если скажут: «Успокойтесь, пожалуйста». Ну, тут она уже просто шалела и вопила всегда одно: «Ты что хочешь етим сказать? Ты хочешь етим сказать, что ваши детки культурненькие, а наши хулиганы? Это ты хочешь сказать?»
Слава и Клавин Вася, конечно, ликовали, что, однако, не мешало им драться. Вася был точно такой же сыночка, который лучше всех, и уживаться они со Славой не могли.
Так прожил он до школьных лет, очень довольный собой, своей мамкой и жизнью. А вот как в школу пошел, так и начались нелады с внешним миром. Абсолютно уверенный в себе, Слава вдруг стал больше всех получать замечаний, а его первая учительница сразу попала в число паразитов и кое-кого еще!..
Слава приходил из школы подавленный, обиженный, со странным, незнакомым чувством: оказывается, он вовсе не лучше всех. Мать допытывалась, в чем дело, если он сам не докладывал ей, а потом бушевала: «Я научу их, как дите оскорблять, заместо того шоб воспитывать!» Но это не помогало Славе учиться и жить. А когда мать действительно пошла в школу и устроила там скандал, о котором долго потом говорили, Слава перестал жаловаться, а мамка не появлялась больше в школе.
Тогда учительница стала приходить к ним домой. Мать слушала ее, спорила, а раз такого звону ей задала, что учительница полгода потом не показывалась.
Учительница мамке говорит:
— Вы слишком балуете сына!
Тогда мамка ей:
— Я-то балую! Парню сколько лет, а он еще магазинного пальта не носил, все в перешитках ходит, это я-то балую! («Точно!» — подумал Слава и запомнил.) Нам, уважаемая, не до баловства, наш отец не ворует. Вы лучше поглядите, чего у других есть. С нашего двора сколько ребят у вас учится?!
Учительница тихим голосом ей:
— Я не об этом говорю…
— А я об этом! Сначала надо поинтересоваться, в чем эти паразитские щенки ходют, а потом говорить — балуити!
Учительница прижала ладони к ушам и сказала сердито:
— Надо выбирать слова, нельзя при мальчике так грубо говорить.
Тогда мамка ей:
— Я не на базаре, шоб выбирать. Я у сибе дома...
Как раз после этих слов учительница выскочила и полгода не появлялась в Славкином доме. Бате записочки стала писать. А Слава не дурак— он эти записочки мамке, а мамка прямым сообщением — в помойку:
— А как жа, так к тибе и побежали!
С этих пор Славка почувствовал себя в постоянной вражде со всеми учителями. И хоть и знал, что мамка всегда стоит за спиной, жить с каждым днем становилось труднее.
Он все время был начеку: и в школе и в лагере — везде.
Когда появлялся новый товарищ, Слава прежде всего сравнивал его с собой, а потом или завидовал, или презирал — на другие чувства пока он не был способен, просто не умел к людям относиться иначе.