1923

ФРОНТ

По кустам, по каменистым глыбам Нет пути - и сумерки черней... Дикие костры взлетают дыбом Над собраньем веток и камней. Топора не знавшие купавы Да ручьи, не помнящие губ, Вы задеты горечью отравы: Душным кашлем, перекличкой труб. Там, где в громе пролетали грозы, Протянулись дымные обозы... Над болотами, где спят чирки, Не осока встала, а штыки... Сгустки стеарина под свечами, На трехверстке рощи и поля... Циркулярами и циркулями Штабы переполнены в края... По масштабам точные расчеты (Наизусть заученный урок)... На трехверстке протянулись роты, И передвигается флажок... И передвигаются по кругу Взвод за взводом... Скрыты за бугром, Батареи по кустам, по лугу Ураганным двинули огнем... И воронку за воронкой следом Роет крот - и должен рыть опять... Это фронт И, значит, непоседам Нечего по ящикам лежать... Это фронт И, значит, до отказа Надо прятаться, следить и ждать, Чтоб на мушке закачался сразу Враг - примериваться и стрелять. Это полночь, Вставшая бессонно Над болотом, в одури пустынь, Это черный провод телефона, Протянувшийся через кусты... Тишина... Прислушайся упрямо Утлым ухом, И поймешь тогда, Как несется телефонограмма, Вытянувшаяся в провода... Приглядись: Подрагивают глухо Провода, протянутые в рань, Где бубнит телефонисту в ухо Телефона узкая гортань... Это штаб... И стынут под свечами На трехверстке рощи и поля, Циркулярами и циркулями Комнаты наполнены в края... В ночь ползком - и снова руки стынут, Взвод за взводом по кустам залег. Это значит: В штабе передвинут Боем угрожающий флажок. Гимнастерка в дырьях и заплатах, Вошь дотла проела полотно, Но бурлит в бутылочных гранатах Взрывчатое смертное вино... Офицера, скачущего в поле, Напоит и с лошади сшибет, Гайдамак его напьется вволю - Так, что и костей не соберет. Эти дни, на рельсах, под уклоны (Пролетают... пролетели... нет...) С громом, как товарные вагоны, Мечутся - за выстрелами вслед. И на фронт, кострами озаренный, Пролетают... Пролетели... Нет... Песнями набитые вагоны, Ветром взмыленные эскадроны, Эскадрильи бешеных планет. Катится дорогой непрорытой В разбираемую бурей новь Кровь, насквозь пропахнувшая житом, И пропитанная сажей кровь... А навстречу - только дождь постылый, Только пулей жгущие кусты, Только ветер небывалой силы, Ночи небывалой черноты. В нас стреляли И не дострелили; Били нас И не могли добить! Эти дни, Пройденные навылет, Азбукою должно заучить.

1923

ОСЕНЬ

По жнитвам, по дачам, по берегам Проходит осенний зной. Уже необычнее по ночам За хатами псиный вой. Да здравствует осень! Сады и степь, Горючий морской песок Пропитаны ею, как черствый хлеб, Который в спирту размок. Я знаю, как тропами мрак прошит, И полночь пуста, как гроб; Там дичь и туман В травяной глуши, Там прыгает ветер в лоб! Охотничьей ночью я стану там, На пыльном кресте путей, Чтоб слушать размашистый плеск и гам Гонимых на юг гусей! Я на берег выйду: Густой, густой Туман от соленых вод Клубится и тянется над водой, Где рыбий косяк плывет. И ухо мое принимает звук, Гудя, как пустой сосуд; И я различаю: На юг, на юг Осетры плывут, плывут! Шипенье подводного песка, Неловкого краба ход, И чаек полет, и пробег бычка, И круглой медузы лед. Я утра дождусь... А потом, потом, Когда распахнется мрак, Я на гору выйду... В родимый дом Направлю спокойный шаг. Я слышал осеннее бытие, Я море узнал и степь, Я свистну собаку, возьму ружье И в сумку засуну хлеб... Опять упадет осенний зной, Густой, как цветочный мед, И вот над садами и над водой Охотничий день встает...

1923, 1928

ТРУД

Этой зимой в заливе Море окоченело. Этой зимой не виден Парус в студеной дали. Встанет апрельское солнце, Двинется лед заповедный, В море, открытое море Вылетит шлюпка моя. И за кормою высокой Сети по волнам польются, И под свинцовым грузилом Станут на зыбкое дно. Сельди, макрели, мерланы, Путь загорожен подводный, Жабры сожмите - и мимо, Мимо плывите сетей! Знает рыбацкая удаль Рыбьи становища. Полон Легкий баркас золотистой И голубой чешуей. Руль поверни, и на берег Вылетит лодка. И руки, Жадные и сухие, Рыбу мою разберут. Выйди, апрельское солнце, Солнце труда и веселья, Встань над соленой водою В пламени жарких лучей! Но за окном разгулялась Злая февральская вьюга, Снег пролетает, и ветер Пальцем в окошко стучит. В комнате жарко и тихо, В миске картофель дымится, Маятник ходит, и мерно Песню бормочет сверчок. Выйди, апрельское солнце, Солнце труда и простора! Лодка просмолена. Парус Крепкой заштопан иглой.

1924

СМЕРТЬ

Страна в снегах, страна по всем дорогам Нехожена морозом и ветрами; Сугробы в сажень, и промерзла в сажень Засеянная озимью земля. И города, подобно пешеходам, Оделись в лед и снегом обмотались, Как шарфами и башлыками. Грузно Закопченные ночи надвигали Гранитный свод, пока с востока жаром Не начинало выдвигаться солнце, Как печь, куда проталкивают хлеб. И каждый знал свой труд, свой день и отдых. Заводы, переполненные гулом, Огромными жевали челюстями Свою каменноугольную жвачку, В донецких шахтах звякали и пели Бадьи, несущиеся вниз, и мерно Раскачивались на хрипящих тросах Бадьи, несущиеся вверх. Обычен Был суток утомительный поход. И в это время умер человек. Страна в снегах, страна по всем дорогам Исхожена морозом и ветрами. А посредине выструганный гладко Сосновый гроб, и человек в гробу. И вкруг него, дыша и топоча, Заиндевелые проходят люди, Пронесшие через года, как дар, Его слова, его завет и голос. Над ним клонятся в тихие снега Знамена, видевшие дождь и ветер, Знамена, видевшие Перекоп, Тайгу и тундру, реки и лиманы. И срок настал: Фабричная труба Завыла, и за нею загудела Другая, третья, дрогнул паровоз, Захлебываясь паром, и, натужась Котлами, засвистел и застонал. От Николаева до Сестрорецка, От Нарвы до Урала в голос, в голос Гудки раскатывались и вздыхали, Оплакивая ставшую машину Огромной мощности и напряженья. И в диких дебрях, где, обросший мхом, Бормочет бор, где ветер повалил Сосну в болото, где над тишиною Один лишь ястреб крылья распахнул, Голодный волк, бежавший от стрелка, Глядит на поезд и, насторожив Внимательное ухо, слышит долгий Гудок и снова убегает в лес. И вот гудку за беспримерной далью Другой гудок ответствует. И плач Котлов клубится над продрогшей хвоей. И, может быть, живущий на другой Планете, мечущейся по эфиру, Услышит вой, похожий на полет Чудовищной кометы, и глаза Подымет вверх, к звезде зеленоватой. Страна в снегах, страна по всем дорогам Исхожена морозом и ветрами, А посредине выструганный гладко Сосновый гроб, и человек в гробу.