Он сел за стол напротив матери.

— Пора зажечь висячую лампу, — вздохнула она.

Он ни о чем не расспрашивал: она бы все равно уклонилась от ответа. Он лишь следил за потоком ее речи, чтобы вовремя заметить и запомнить первые заслуживающие внимания слова.

— Бедная г-жа Дюберне! Говорят, она была чересчур гордой. Но, в конце концов, у нее было на это право: такая старинная семья! А все их владения! Будь мы на ее месте, мы, может, еще больше загордились бы. Ах! Ее смерть принесет не одни огорчения. Госпожа Агата не говорила тебе? Нет, конечно, госпожа Дюберне еще жива. Хоронить людей заранее — это никому не приносит счастья. Может, господь заберет меня раньше ее. Но доктор Салон уверен, что болезнь зашла слишком далеко. Госпожа Агата так переживает, и награда будет ей по заслугам…

Николя спросил, вписала ли госпожа Дюберне в свое завещание Агату.

— Да нет же! — сказала старуха. — Не об этом речь…

— Я не понимаю тебя, мама. Я не знаю, о чем ты говоришь.

— Все очень просто: даже если госпожа Дюберне и выкарабкается, они решили, ее муж и она, удовлетворить иски кредиторов папаши Камблана. Все залоги на Бельмонт будут выкуплены при условии, что папаша Камблан передаст собственность дочери и откажется ото всех своих прав. Каково? Но не волнуйся: этот великолепный подарок Агата получит от госпожи Дюберне, живой или мертвой, а не от ее мужа…

— А какая мне разница? — спросил Николя устало.

— Как же! Ни у кого не будет повода сплетничать. Ты же должен быть заинтересован, чтобы никто не смел болтать: люди ведь такие злые! К тому же в Дорте все знают, что большая часть состояния пришла со стороны Юлии, со стороны Донзаков… Ты слушаешь меня, великий мечтатель?

Агата, оказывается, вовсе не была такой бедной, какой он ее считал. Она утаила это от него. Она держала в запасе этот аргумент, чтобы обольстить и обезоружить старую женщину. А мать все говорила, говорила:

— У господина Камблана в прошлом году был небольшой приступ. В Бельмонте сейчас все пущено на самотек. Ему нужна помощь. Винный склад у них на два урожая — как раз то, что нужно, чтобы наладить дела на винограднике. Что касается остального, то можно жить на доходы от собственности, еще бы! Такой участок — около ста гектаров! И вот тут госпожа подумала обо мне… Ты спросишь меня, в каком качестве я поехала бы туда жить. Это во многом зависит от тебя… Что же ты молчишь?

Она встала и подошла обнять его.

— Ну каков хитрец, а! — воскликнула она с видом заговорщицы — Каков хитрец! Вот как раз тот случай, когда можно сказать: «Дуракам везет!»

В соборе звонили к вечерней молитве, а может, это звонили за спасение душ; да, конечно, календарь показывал первую в сентябре пятницу. Оно готовилось ко сну, это маленькое полумертвое селение, когда-то обладавшее всеми приметами живого города, здесь в течение многих веков находилась резиденция епископа, а во времена гиеньских войн здесь проходили сражения, которые, однако, в истории остались безымянными. Мать сказала:

— Иди сюда, плутишка, идем со мной… Я хочу тебе что-то дать.

Он последовал за ней на кухню. Она извлекла связку ключей из кармана фартука и открыла бельевой шкаф.

— Поднеси-ка лампу поближе, — сказала она. — Ах! Я слишком маленькая. Дай сюда табуретку… Какая же я стала старая!

Она пошарила в шкафу, вытащила из-под стопки простыней картонную коробочку.

— Вот, посмотри.

Она часто показывала ему это кольцо: гранат в обрамлении нескольких маленьких бриллиантов. Во всяком случае, она считала, что это бриллианты. Это кольцо досталось ей в наследство от сестры ее отца, которая была кухаркой в семье Арбиба. А вот почему старик Арбиба завещал той это кольцо?

— Об этом, мой постреленок, история умалчивает.

Он стоял посреди кухни, где все сияло чистотой, каждый предмет стоял на своем месте, и лампа, которую он держал в руке, освещала кастрюли, отражаясь в их до блеска начищенных медных боках. Он спросил:

— И что мне делать с этим кольцом?

— А! Хитрец! — воскликнула она. — Ты все-таки не такой простак, каким кажешься. Бьюсь об заклад, что сегодня вечером, в саду, ты наденешь его ей на палец!.. Смотри не потеряй. Ты не говоришь мне спасибо?

Нет, он не сказал ей спасибо, но тем не менее взял кольцо и вышел, зажав его в кулаке.

— Почему вы сказали мне, что вы бедны?

— Я действительно бедна, Николя. В Париже мы не будем получать никаких доходов от Бельмонта. Все пожирает виноградник. Здесь-то мы смогли бы жить за счет собственности, но в Париже…

Они уже час сидели под липой, и Галигай все пыталась убедить Николя, что не собиралась его обманывать. Держа руку в кармане пиджака, он непрерывно теребил кольцо. Она наверняка знала, что это кольцо при нем.

— Конечно, — говорила она, — ваша мать будет посылать нам продукты из Бельмонта; когда там заколют, например, свинью, нам что-то перепадет от этого, а время от времени курицу какую-нибудь пришлют…

— Уж я скорее предпочту лапшу, разогретую на спиртовке.

— И я тоже, милый, — произнесла она совсем тихо, поскольку знала, что его очень раздражает, когда она называет его «милым». Она не поняла горькой иронии его ответа.

А он смотрел на тонувший в темноте жалкий материнский дворик — единственный уголок на свете, который ему никогда не удавалось облагородить в своих стихах. Он ненавидел пыльную, изрытую курами лужайку и эти клетки с кроликами, безнадежно портившие даже июньские, благоухающие цветением липы ночи. От его внимания не ускользнуло, что Галигай встревожена. Нет-нет! Он не даст ей поводов для тревоги! Он удерживал на устах слова, которые наполнили бы ее душу счастьем или низвергли бы ее в пропасть отчаяния. Вернуть жизнь человеку, находящемуся из-за тебя на грани смерти… Такое искушение одолевало в этот вечер Николя, и оно было гораздо сильнее, чем желание угодить Жилю. Он хотел бы обладать магической силой, силой, присущей людям, которых любят. Обладай он этой силой, кровь опять прилила бы к этому некрасивому лицу, не различимому в темноте; он не касался ее лица, но знал, что оно было мокрым от слез. Он не выносил, когда рядом с ним кто-нибудь плакал.

— Не плачьте, — сказал он. — Дайте сюда вашу руку.

Она почувствовала, как он надел на ее безымянный палец кольцо, горячее оттого, что он так долго держал его в руке. Волна счастья и желания увлекала ее к сидевшему рядом мужчине. Но она смутно чувствовала, что он, скорее всего, оттолкнет ее, и поэтому усилием воли подавила в себе эту неистовую страсть. Она встала и поцеловала его в лоб. Он сказал:

— Я так мало могу вам дать. И заранее прошу простить меня. Не ждите многого.

— Я жду только счастья жить рядом с вами, в вашей тени. К тому же я старше вас. Если хотите, я буду вашей старшей сестрой.

— Вам понадобится много терпения, — настаивал он. — Я очень медленно привыкаю к людям. Кое к кому мне так и не удается привыкнуть. Есть во мне… как бы вам сказать? Мне приходят на ум слова воскресшего Господа: «Не прикасайся ко мне…» Вы понимаете?

Да, она понимала. Она сказала покорно:

— Я буду вашей сестрой столько, сколько вы пожелаете. Я привыкла. Большинство женщин получает все сразу, и от них требуется только быть женщинами, такими, какие они есть. А я? Я прекрасно понимаю, что только благодаря собственной настойчивости, да и то если повезет, я войду в вашу жизнь. Но мне все-таки нужно знать, что и я однажды узнаю счастье.

— Счастье! — сказал он хмуро. — Счастье… А у вас большие запросы! Вы только подумайте: счастье!

Она прижалась лбом к его плечу, стараясь не зарыдать. Он прикоснулся губами на этот раз не к ее глазам, а к жиденьким волосам и слегка прижал ее к себе.

— Вы очень добрый, — вздохнула она.

Да, он был добрым. К несчастью для нее, он был добрым.